Читать книгу "Золотая кость, или Приключения янки в стране новых русских - Роланд Харингтон"

Адмирал отвечал на эти строки, исполненные материнских и любовных чувств, так:

Царица души моей самовластная! Имея крайнее желание обрадовать Ваше Величество дополнительными новостями о Конрашке нашем, спешу вам рапортовать верноподданнейше. На головке у него волосики пробиваются, цветом темненькие. Глазки серые и умом искрящиеся, как у Вашего Величества. Чепчика он не носит, чулочек тоже. Любимое его платьице — матросская форма. Я приучил его к ежедневному обмыванию в ванне, в холодной воде со льдом. Он так любит это, что как только увидит ванну, кричит и ножками дрыгает. Будет моряк! Младенец уже четыре зуба во рту имеет и давеча укусил кормилицу за титьку. Кланяюся вам и терпеливо жду ответа, яко мореходец на судне в штиле дрейфующем ветра доброго. В. и. в. всенижайший и преданнейший раб и амант.

Настала осень. Гиацинт рисует картину своей жизни с чадом в это ненастное время года:

Матушка моя любомудрая, погода в здешних местах продолжается очень худая. Сегодня вспоминал как Вашему Величеству о путешествии моем по Сахаре-пустыне рассказывал, и в рассуждении, что в Клизменском уезде климата жаркого да сухого нет и никогда не будет, мелкой дрожью изошел пока у камина не согрелся. Конрашка уже ходить умеет и зело озорничает. Намедни залез в чулан и сожрал горшок варенья, опосля животом весь день маялся. Я лишь завидовать такому аппетиту могу, за слабостию здоровья. В теперешние слякоть и дождь пешком ходить опасаюся, верхом ездить не решаюся. Ох, кости мои корабельные…

Хотя за исключением вышеупомянутого ругательства «Donnerwetter!» дитя не могло еще и двух слов связать, императрица уже проявляла заботу о его философском образовании:

Любезный Гиацинт Нарциссович, посылаю тебе ящик с трактатами Вольтера и Дидерота, заказанный мною в Париже. Сочинения сих светлых умов исполнены чувством человеколюбия и являют пример просвещенного понимания долга гражданского. Они учат, что добродетель есть не только принцип нравственности, но и начало природное. Вели читать их книги господину Конраду перед сном, да и во время оного, дабы мысли в них содержащиеся осели у мальчика в головке. Каждый день води его в лес да поле. Приятства натуры незаметно воспитают в нем те качества души и сердца, кои столь полезны бывают в жизни военной или государственной. Береги себя и особливо ногу свою деревянную, милый господин адмирал, ибо второй такой у себя в империи я не знаю.

В ответ адмирал писал:

Герр Георг, наставник сына нашего, по совету Вашего Величества из книг вами милостиво присланных еженощно ему вслух читает. Конрашка кивает и прыгает, когда слышит слова «Вольтер» и «Дидерот», когда же слышит слово «Руссо», икает. Этот крошка имеет в двадцать месяцев познания, превышающие мои собственные! Работник мой Фома смастерил ему пику деревянную, по росту. Конрашка повадился теперь с ней в девичью бегать, где берет на абордаж горничных. Будет дамский угодник и любезник! Позвольте, матушка, к письму моему сей эпилог добавить: чернильный отпечаток ладошки конрашкиной.

Через год он рассказывал:

Ваше Величество, голубушка моя государственная! Третьего дня Конрашка камзол новый по швам распорол, по причине роста чрезмерного. Дальше — больше! Сегодня утром он саблю мою схватил и принялся с ней бегать по двору за курами. Двух зарубил, пока герр Георг нашего воина не поймал. Я его выпорол. Скоро приспеет время ему уйти из присмотра домашнего и надеть мундир российского офицера. Я прочу его по морской линии. Служба во флоте есть наиблагороднейшее из поприщ, открытых дворянству. Помню, шли мы раз в бейдевинд мимо Мыса Доброй Надежды…

На это послание Екатерина отозвалась сердитой отповедью, в которой поставила Гиацинту на вид недопустимость телесных наказаний:

Господин адмирал, плетка не есть довод, батог не есть аргумент! Вольтер и другие сочинители европейские так много о сем писали, что в просвещенных землях теперь редко палача сыщешь! Благодаря книгам сих мудрецов нашего времени королевство Французское за последние годы познало большое смягчение нравов. Предвижу, что к концу века оно станет оазисом спокойствия в Европе. Так должно быть и в России. Отрок, которого в юном возрасте бьют, лишь озлобляется противу бьющего. В нем происходит разлитие желчи, отчего характер его портится. Он послушен, но и двуличен, и ждет возможности отомститься. Что ежели господин Конрад, тая на тебя обиду, ногу твою деревянную куда-нибудь спрячет или тем паче в камин бросит? Хорош же ты будешь, господин адмирал, на одной оставшейся ноге прыгая!

Гиацинт поспешил поблагодарить императрицу за выговор и обещал больше никогда так не делать.

Прошло несколько месяцев, и праотец поделился с венценосной корреспонденткой печальным известием:

Простите меня, Ваше Величество, что не мастак рассказывать про дела домашние. Перо мое более реляции привыкло сочинять про баталии морские да десанты береговые. Жена моя на прошлой неделе отдала Богу душу. Конрашка взгрустнул было, но я сказал, что матросу слюни пускать не дело, и он после похорон в пиратов весь день играл.

Частенько Гиацинт с чувством рапортовал об успехах сына на разных детских поприщах:

Всемилостивейшая государыня, ластовица моя бриллиантовая! Как пробьет восемь склянок — у нас тут порядки флотские — Конрашка является ко мне в кабинет. Ну-тка покажи, парень, свой провор, говорю ему. Он названья снастей корабельных наизусть перечисляет, узлы морские одной рукой завязывает. Все деревья в саду ловкач наш уже облазил. Это, объясняет, мачты фрегатные, я оттудова острова новые открываю. В ученьи тоже прилежен. Давеча герр Георг ему про Александра Македонского рассказывал, а Конрашка в ответ: «Если бы Александр триремы свои поставил на колеса, то дошел бы не только до Индии, но и Китая». Верю, сын наш удивит мир отвагой и смышленостью!

Далее адмирал, обыкновенно на бумаге сдержанный, как многие люди его поколения (он родился в 1668 году), делился с императрицей сокровенными переживаниями и даже позволял себе восклицания и сравнения совсем уж поэтического свойства:

Привязанность моя к вам, государыня матушка, своей теплотой и продолжительностью сродни морскому течению Гольфстрим, половину Атлантического океана согревающему! За невозможностью Ваше Величество самому возвидеть, чертам вашим радуюсь посредством созерцания скульптурной их копии. В саду умелец клизменский, в Италии у лучших мастеров учившийся, неделю назад поставил бюст ваш из белого мрамора. На скамейке рядом с ним сидючи, питаю сердце свое самыми для души целительными чувствами нежной любви к вам, матушка моя.

На это письмо Екатерина, растроганная его эмоциональным накалом, отвечала довольно пространно:

Вести твои о господине Конраде нас обрадовали. Как бы я хотела, чтобы великий князь Павел Петрович выказывал такие же качества прилежания и благородного честолюбия. Увы, мой старший сын жертва неправильного воспитания, данного ему в царствование покойной государыни Елизаветы Петровны. Жестокие и злоумышленные вельможи отняли у меня младенца, как только он появился на свет. Оторванный от материнской груди, лишенный моей опеки и наставлений, Павел Петрович рос, как дичок, окруженный сорняками и полынью. Боюсь, однако, что сии недостатки в образовании и дурные привычки трудно будет исправить, когда он уже почти взрослый мужчина. Тревога моя за будущее народов и племен, под скипетром российским обретающихся, рас-mem с каждой новой выходкой великого князя. Знай, что господин Конрад близок сердцу моему и что мысли мои о нем имеют смысл не только родительский, но и державный… [далее оторвана страница. — Р. Х.]