Читать книгу "Смерть Ахиллеса - Борис Акунин"

В третий день прокурор Ренан превзошел самсебя. Он произнес великолепную обвинительную речь, продолжавшуюся с десяти утрадо трех часов дня. В зале рыдали и сыпали проклятьями. Присяжные, солидныемужчины, каждый из которых платил налог не меньше пятисот франков в год, сиделинасупленные и суровые.

Адвокат был бледен и — в зале заметили —несколько раз как бы вопросительно оглядывался на своего подзащитного. Но тотсидел, втянув голову в плечи и закрыв лицо руками. Когда прокурор потребовалсмертной казни, публика в едином порыве поднялась и стала скандировать«э-ша-фот, э-ша-фот!» Плечи Фехтеля задергались в судороге, пришлось давать емунюхательную соль.

Слово защите было предоставлено послеперерыва, в четыре часа пополудни.

Ликолю долго не давали говорить — нарочношуршали ногами, скрипели стульями, громко сморкались. Багровый от волненияадвокат ждал, комкая листок, исписанный ровным почерком отличника.

Но начав говорить, Этьен в листок ни разу незаглянул. Вот его речь слово в слово, напечатанная в вечерних выпусках газет ссамыми уничижительными комментариями.

«Ваша честь господин судья, господа присяжные.Мой подзащитный — слабый, испорченный и даже порочный человек. Но вы ведьсудите его не за это… Ясно одно: в доме моего подзащитного, точнее в потайнойкомнате подвала, о существовании которой Пьер Фехтель мог и не знать, произошлострашное преступление. Целый ряд преступлений. Вопрос в том, кто их совершил.(Голос громко: «Да уж, загадка». Смех в зале). У защиты есть своя версия. Япредполагаю, что убийства совершал садовник Жан Вуатюр, сообщивший в полицию озагадочных криках. Этот человек ненавидел хозяина, потому что тот за пьянствоснизил ему жалование. Есть свидетели, которых при необходимости можновызвать, — они подтвердят этот факт. Характер у садовника странный,неуживчивый. Пять лет назад от него ушла жена, забрав детей. Известно, что улюдей такого типа, как Вуатюр, часто развивается болезненная чувственностьвкупе с агрессивностью. Он хорошо знал устройство дома и легко мог устроитьпотайную комнату без ведома хозяина. Мог он и взять с чердака надоевший мсьеФехтелю фотоаппарат, мог научиться им пользоваться. Мог брать одежду хозяина вовремя его частых отлучек. Мог приклеить фальшивые бакенбарды, которые так легкоопознать. Согласитесь, что если бы Пьер Фехтель шел на такие тяжкиепреступления, он давно избавился бы от столь явной приметы. Поймите меняправильно, господа присяжные. Я не утверждаю, что садовник сделал все это —лишь то, что он мог все это сделать. Главный же вопрос — почему садовник,давший толчок всему следствию, столь внезапно исчез? Объяснение возможно толькоодно — он испугался, что на суде его истинное участие в деле будет раскрыто, итогда он понесет заслуженную кару… — До сего места мэтр Ликоль говорилскладно и даже живо, но тут вдруг запнулся. — И я вот что еще хочусказать. В этой истории много неясного. Если честно, я сам не знаю, виновен лимой подзащитный. Но пока остается хоть тень сомнения — а в этой истории, как явам только что продемонстрировал, сомнений много — нельзя человека отправлятьна казнь. На факультете меня учили, что лучше оправдать виновного, чем осудитьневиновного… Вот и все, что я хотел сказать, господа».

В десять минут пятого речь была закончена.Адвокат сел на место, вытирая покрытый испариной лоб.

В зале кое-где раздались смешки, но общеевпечатление от речи было смешанным. Репортер «Суар» слышал (и потом написал вгазете), как известный адвокат Ян Ван Бреверн сказал соседу, тоже юристу:«Мальчишка в сущности прав. С точки зрения высшего смысла юриспруденции. Но вданном случае это ничего не меняет».

Судья позвонил в колокольчик, укоризненнопокачал головой, глядя на несолидного защитника: «Я полагал, что речь мэтраЛиколя продлится до конца сегодняшнего заседания и еще все завтрашнее утро.Сейчас же я в затруднении… Объявляю сегодняшнее заседание закрытым.Напутственное слово присяжным я произнесу завтра утром. После чего вы, господа,удалитесь для вынесения вердикта».

Но наутро заседание не состоялось.

Ночью был пожар. Спалили будку станционногосторожа. Мэтр Ликоль сгорел заживо, потому что дверь была подперта снаружи. Назакопченной стене осталась надпись «Ты сдохнешь, как собака» — никто не удосужилсяее стереть. Свидетелей поджога не обнаружилось.

Процесс был прерван на несколько дней. Вобщественном мнении происходили неуловимые, но несомненные перемены. Газетыперепечатали последнюю речь мэтра Ликоля еще раз, но уже без глумления, а ссочувственными комментариями уважаемых юристов. Появились трогательныерепортажи о короткой и трудной жизни паренька из бедной семьи, пять летучившегося в университете, чтобы пробыть адвокатом чуть больше недели. Сгазетных полос на читателей смотрели рисованные портреты: мальчишеское лицо сбольшими, искренними глазами.

Гильдия адвокатов опубликовала декларацию взащиту свободного и объективного судопроизводства, которое не должноподвергаться шантажу со стороны эмоционального и скорого на расправу общества.

Завершающее заседание состоялось на следующийдень после похорон.

Сначала по предложению судьи присутствующиепочтили память Этьена Ликоля минутой молчания. Встали все, даже родителипогибших девочек. В напутственном слове судья Виксен порекомендовал присяжным неподдаваться давлению извне и напомнил, что, когда речь идет о смертной казни,вердикт «виновен» считается действительным, если за него проголосовали поменьшей мере две трети заседателей.

Присяжные совещались четыре с половиной часа.Семь из двенадцати сказали «невиновен» и потребовали от суда освободить ПьераФехтеля за недостаточностью доказательств.

* * *

Трудная работа была исполнена чисто. Трупсадовника лежал в яме с негашеной известью. Что же касается мальчика-адвоката,то он умер без мучений и страха — Ахимас убил его во сне, еще до того, какподжег сторожку.

«Троица»

1

В год своего сорокалетия Ахимас Вельде сталподумывать, не пора ли удалиться от дел.

Нет, он не пресытился работой — онапо-прежнему давала ему удовлетворение и заставляла его спокойное сердце битьсячуть быстрей. Не потерял он и форму — наоборот, достиг самого пика зрелости имастерства.

Причина была другая. Из работы ушел смысл.

Сам процесс убийства удовольствия Ахимасу неприносил, кроме тех очень редких случаев, когда примешивалось личное.