Читать книгу "Клопы - Александр Шарыпов"

Улучшило ли [l] исходное слово? Нельзя утверждать; лично я сомневаюсь.

С одной стороны, с этим звуком связаны известные понятия ласки, тепла, милости: англ. milk, фр. lait – молоко, англ. lap; фр. laper – лакать; англ. lick, фр. lécher – лизать и т.д., а также такие абстрактные понятия, как фр. lenité – мягкость, legerité – легкость, licence – вольность; русск. Лель, ой-ли-люли-лель и т.п.[8]

«Любите носить все те имена, что могут онежиться в Лялю», – писал Хлебников.

Нельзя не видеть, однако, что [l] привносит с собой оттенок телесности, закрепощающий душу. Фр. lien значит «связь, общение», но и «узы, оковы»; liante значит «гибкая, упругая», но и «привязчивая»; в «Анне Карениной» читаем:

«Этот четверугольный вырез, несмотря на то, что грудь была очень белая, или особенно потому, что она была очень белая, лишал Левина свободы мысли».

Опасное соседство санскр. bala – маленькой девочки и Bali – повелителя демонов – могло ли привести к чему-то хорошему?

Блян – мечта – еще тесно связана с Буяном (буянить – метаться); но усиливающая связь с пьянством через възбленуван блян порочит само благо: ср. «блажить», «орать благим матом»; польск. blagier – хвастун.

Приходят на ум дионисийские оргии. С одной стороны, от этих оргий пошла трагедия и за ней все искусство. С другой стороны, вспоминается разорванный вакханками Орфей.

«Провидению не свойственно насиловать природу», – говорит Дионисий. Не знаю; «прослышание», во всяком случае (если его можно так назвать), – насилует ее то и дело.

«Человек, – писал Фрэнсис Бэкон (более известный по выражению «мой органон отравлен алкоголем» из насаждаемой в школе пьесы «На дне»), – думает, что ум управляет его словами, но случается также, что слова… подобно татарскому луку, действуют обратно на ум, сильно путают и извращают мышление».

«Необоримая сила языка, влиявшая на создание человеческих верований, обнаруживалась всюду, где только был к тому малейший повод», – писал также А. Н. Афанасьев. В наш же век грубой силы и неустойчивого бытия такие поводы встречаются постоянно.

Некоторые считают, что «а» в польском błąd произносится как [х], что дало бы юс большой в кириллице и, следовательно, уже в VI веке блядь и блуд породнились. Я, однако, считаю, что хотя эти слова и близки ощущением общей потери, однако у них совершенно разный характер: «блуд» потерял давно, это уход в темноту, вой на луну, упадок, поиск так называемого счастья (нем. Glück). «Блядь» же может быть сказано, озираясь, потеря произошла только что, падение здесь активно, махание руками естественно, а махающий (фр. ballant) и совершает промах. Кроме того, англ. blunder – промахиваться – дало бы в кириллице юс малый. Но, конечно, наличие опасности очевидно – если не падения, то наклона к живому началу.

Опасно соседствуют в этот период белизна и обилье; санскр. balaya – девушка и baliyan – более; фр. belle – прекрасная и blé – зерно. В самом по себе обилии нет ничего плохого: Анну Каренину, как помним, тоже переполняло нечто – выражавшееся в блеске глаз. Но поражает обилие животных на [l], причем таких разных, как лось, лань, лиса, лошадь; а особенно во французском: lion – лев, lièvre – заяц, loup – волк, loutre – выдра, lynx – рысь, lapin – кролик, louve – волчица, laie – самка кабана… Добавьте сюда лай, линьку, лапу…

Добавление окончания к бляди не выправило положения, а только усугубило наклон.

Чисто филологические конечные звуки – определители склонения – исконно являлись живыми; в тот или иной тип склонения входили слова, родственные по значению. В один тип склонения со словом «блядь» входят (как и следовало опасаться): рысь, лось, зверь, лебедь, медведь, неясыть и т.п. – а также ночь, огнь и т.п. слова, тесно связанные с охотой.

Когда жизнь превращается в живот, добро – в имущество, красота – в лепоту (А. Ф. Лосев писал, что искусство греков не могло быть не пластическим, когда человек воспринимался как вещь) – наконец, сама любовь – англ. love – превращается в лов – охоту.

Отходя от филологии, заметим, что в самом по себе родстве с животными нет никакого зла. Какой зверь эстетически ассоциируется с блядью? Прежде всего кошка – по грации, гибкости, «опрятности ума и воображения», как это называл Стерн. Здесь блядь выигрывает по сравнению с называющим ее так, ибо он ассоциируется с обезьяной.

Филологически же с блядью коррелируют, во-первых, пушные зверьки: фр. belette – ласка, а также русская бhль. Последняя некогда заменяла рубель: славяне платили дань, сообщает Нестор, «кунами и белью». В силу исторической нелюбви к торговле все слова, связанные с обменом, получали у нас «замаранное» значение: кал называли «добром» (в смысле имущества), женский срам – «кункой»; пушистую красавицу (фр. belle, греч. «каллос») вполне мог затронуть этот процесс.

Коррелирует с блядью, во-вторых, лебедь. Заманчиво вообще отождествить лебедь с блядью. Казалось бы, лучшего слова и не надо для обозначения «девы ветреной воды».

«Имя лебедь, – писал А. Н. Афанасьев, – употребляемое в народной речи большей частью в женском роде, означает собственно: белая (светлая, блестящая)… Пока народ относился сознательно к этому слову, он вправе был прилагать его к белым облакам… и к светлым струям источников и рек».

«…Ее движенья

То лебедя пустынных вод

Напоминают плавный ход…» —

писал Пушкин.

«Чужая жена – лебедушка, своя жена – полынь горькая», – приводит Даль народную мудрость.

Современный вариант вызова бляди:

О, приди, приди!

Только предупреди —

есть слабый отголосок хлебниковского:

О, лебедиво!

О, озари!

Свет лебедя, однако, следует признать слабым отражением бляди. Несмотря на всю красоту, лебедь слишком обыкновенен. Даже царевна-лебедь – всего лишь облачная дева, оплодотворяющая землю дождем в момент оргазма при коитусе с Перуном. Русалка – Левкотея – белая богиня, божество пенистых волн, бросившаяся со скалы. Зевс в виде лебедя – всего лишь бог-громовик, электрическая машина. Все это поздние мифы; блядь же возникла еще до того, как Праматерь всего оглянулась – до отделения неба от земли; возможно даже, до возникновения света.

Чисто филологически лебедь, вероятно, произошел от бляди в результате транслитерации, по типу «длань – ладонь». Выходит, он блядин сын, т.е. не кто иной, как (к этому слову надо относиться с сочувствием) выблядок. Однако я могу ошибаться; возможно, у бляди и лебедя одна мать.

Рассмотрим же теперь общее для всех этих слов окончание и задумаемся: по какому принципу объединялись слова?

Первое, что приходит на ум, – по значению «ядь» как «еда, пища». В отношении, скажем, стерляди так могло быть; но что касается лебедя – тут я сомневаюсь.