Читать книгу "Записки на кардиограммах - Михаил Сидоров"

Я перевернулся, уйдя с головой в воду. Мягко толкало в темечко. Полежал, покуда хватило дыхания, встал и, роняя воду, завозил по телу обмылком, пытаясь извлечь из него немного душистой пены.

Вниз по течению.

Вниз по течению.

Вниз по течению

Бежит вода, шлифуя спины камне-е-эй…

Станок кусался. Обрастая порезами, я закончил бритье и закинул его далеко в заросли.

— Ян, можно?

— Еще нет.

Посидел, покурил, осмотрелся. Набрал сушины, подпалил, поставил в огонь котел. Поплыл вкусный дымок.

— Яна.

— А?

— Закончите — спускайтесь сюда.

— Хорошо.

Рис разварился, смачно пукая сквозь белую корку. Эх, молочка бы к нему! Зашуршали ветки, спустилась Яна.

— Привет!

Потемневшая от воды челка, загорелая ложбинка в вырезе ворота, коричневые зеркала ног. Тонкие, как у скакуна, щиколотки, очерченные колени… хорошо, что в джинсах сидел, а то неловко бы получилось.

Она как почувствовала. Сидела скромницей, укрыв ноги ковбойкой, но спинку при этом держала прямо, шею ровно, голову высоко, и от этого, равно как от сознания того, что там, под фланелькой, ничего нет, сладко прихватывало за грудиной. Горло сохло, голос садился.

— Ло… кхм… ложку, ложечку?

— Ложечку.

— Правильно — удовольствие надо растягивать.

Она ела, запивая из подкотельника, а я украдкой смотрел, как ходят у нее на шее тонкие мускулы. В какой-то момент взгляд мой был перехвачен, и я почувствовал, что краснею.

— Прошу прощения, Ян. Просто вы так призывно выглядите…

Она посмотрела мне в глаза:

— Спасибо.

— Да не за что.

— Я не об этом.

Серьезная глубина карих глаз.

— А-а-а… Да, со мной вам действительно повезло.

Искорка-чертовщинка на глазном дне — оценила.

— Знаете, Яна, вам даже в глаза смотреть — удовольствие.

Она не выдержала и смутилась.

— Говори мне «ты», хорошо?

— Смотри!

Я обернулся. На залитых углях сидели бабочки. Штук сорок, наверное.

— Чего это они?

— Не знаю. Может, золу жрут, может, греются. Может, просто посиделки у них.

Прилетели еще два десятка и тоже уселись, потеснив предыдущих. Теперь все кострище было плотно усеяно маленькими изумрудными треугольничками.

— Эх, жалко, фотик подрезали — такой кадр пропадает!

Яна опустилась на корточки, уперев кулачки между колен. Качнулась вперед, рассматривая — икры прочертили бороздки, под смуглой кожей напряглись горки лопаток; глотку перехватило, и кипятком под самую диафрагму — краешек майки засветил упругие груди. Качнулось и поплыло. Пришло отчетливо — зрелище на всю жизнь, оттиснулось, как гравюра, перед смертью вспоминать буду.

— Кхм… идем?

Она легко, на носочках, поднялась.

— Угу.

Я вылез сам, вытянул за руку ее.

— Давай, вперед.

Мне хотелось видеть, как она двигается. Как у нее все двигается, когда она, изогнувшись, потягивается, сплетая пальцы и разводя локти, или, вытянув ступню балериной, снимает кроссовок, чтоб вытряхнуть несуществующий камешек. Я уже понял — сегодня ночью. Сегодня ночью у нас с ней все будет: она так решила.

Стали попадаться туристы. По двое, по трое, группами. Все шли на Джур-Джур, и, по их словам, до Демер-Джи оставалось немного. Потихонечку вечерело; по земле ползли тени; низины гасли, собираясь ко сну. Солнце старалось только для той стороны хребта.

Мы вышли к озеру. Тропа, огибая, взлетала в гору, прямо в темно-синее небо. Там еще было светло: блистали скалы, бледнели остаточным ореолом редкие, низкорослые сосны. Вокруг озера стояли палатки.

— Давай останемся?

Плыли дымки. Пахло тушенкой. Вибрировали земноводные. Торжественный хор плыл над распадком; вели солисты.

— Не, Ян, пошли, немного осталось. Еще полчаса — и весь мир на ладони: закат, море, Алушта…

Из-под ног бомбами вылетали лягушки и, дрыгнув разок-другой ластами, тонули в полном изнеможении. Остальные неистовствовали, наполняя рокотом синие сумерки.

Мы поднимались выше и выше. Гребень, четкая граница света и тени. Шаг, другой — и шквал света в лицо. Солнце, слепя напоследок, косматым клубком валилось в желтую муть; море казалось белым и алюминиевым. Медведь-гора стекала в застывшую гладь. Оранж над головой переходил в пастель, пастель — в глубокую синь.

— Как, а? Скажи?

Она щурилась на далекое солнце. Тонкая плеть запястья, дощечка ладони перед глазами. В груди у нее кипело — струйки восторга, торя дорогу, толкались в крышку.

Тишь, покой, чуть слышные шумы из долин.

Скалы срывались. Колоссальный объем воздуха искушал шагом в бездну. Под ногами росли столбы окаменевшей магмы; слои сливались, крутясь спиралью, на макушке у каждого застыл маленький мазок довеска.

Безветрие.

Горизонт.

Поля, домишки, нитки дорог.

— Ян, это солнце сейчас — только нам, для остальных оно уже закатилось.

— Не только. Вон еще люди сидят.

Три тетки, четверо детей, несколько рюкзаков. Курят.

— Они в тени, значит, не в счет. Сейчас мы у них куревом разживемся…

Спустились, подошли.

— Привет, у вас, случайно, пары сигарет не найдется?

— Случайно найдется. — Симпатичная очкастая тетка не глядя вытащила из пачки штук пять мальборин. — А у вас вода есть?

— А как же, — я вытащил пластиковую бутыль, — пожалуйста.

Дети разделались с двухлитровкой за шесть секунд. Женщины пили медленно, растягивая каждый глоток.

— Да не мучайтесь, воды много.

— Там, дальше, снежники есть?

— Нет.

— А до воды далеко?

— Версты полторы.

— Плохо.

— Чего так?

— Устали. Несем много.

Из-за перегиба показался потный толстун со столитровым горбом рюкзака. За лямки он нес еще один. Сипя и отдуваясь, мужик дотащился до нас и рухнул. Пахнуло конем. Я достал новую непочатую «торпеду», он сербанул из нее чуть ли не половину и разом покрылся блестящим, сочащимся слоем.

— Ф-ф-фу, ты, елки… далеко еще до воды?

— Полтора километра.

— Снежников нет?

Откуда ж им взяться — жарень такая.