Читать книгу "Ногти - Михаил Елизаров"

Попонову происходящее казалось кошмарным сном. В следственном изоляторе Попонов вел себя так странно, что его не трогали даже самые злые уголовники. В основном Попонов сидел в уголке и бормотал молитвы, придуманные в детстве.

За день до суда над Попоновым в следственный изолятор поместили таинственного старика. Одет он был как странник, с котомкой и клюкой.

Один уголовник попытался дернуть старика за окладистую бороду, тот только посмотрел — и рука у парня обвисла.

Старик подсел к Попонову и стал его обо всем расспрашивать, потом сказал:

— Завтра, перед тем как суд на совещание уйдет, шепни судье Баранцевой: «Хорошая ты женщина, только несчастная, я бы женился на тебе», — и завалился храпеть на нары.

Наутро был суд. Попонов сказал все, что посоветовал старик.

Приговор ошеломил своей мягкостью: шесть лет лишения свободы в колонии строгого режима.

Срок Попонову за хорошее поведение вполовину сократили. В его опустевшую комнату подселили слесаря Терентьева, буяна и пьяницу. Через три года судья Баранцева вышла замуж за освободившегося Попонова и перестала пахнуть испражненьями.

Позор

После того как все октябрята дали торжественную клятву никогда в жизни не дотрагиваться до чьих-либо половых органов, кроме будущего супруга, и подписались кровью, я запятнал честь семьи, жирно кончив сквозь штанишки.

Родители то бледнели, то краснели, мама едва не теряла сознание.

Директор размахивал протоколом педсовета.

— Вы только посмотрите, во что превратился восхитительный, терпкий клитор Наргыз Ибрагимовны!

— Хурма, а не клитор, — убийственно заметил папа.

Директор саркастически улыбнулся.

— Во всяком случае, мне совершенно ясно, откуда растут ноги.

Двусмысленность взбесила. Папа вытащил блокнот и записал под мамину диктовку: «Откуда растут ноги».

Директор стушевался, но, опытный работник, он не кичился должностью, а, наоборот, принижал свой образ, что помогало ему выглядеть реалистично.

— Поверьте мне, тотальному банкроту, неудачнику и пассивному педерасту, — это не любовь. Проходит время, грезы сталкиваются с повседневностью, и что мы слышим? Постное чавканье половых губ. «А где же неистовство страсти, рожденное воображением?!» — с болью задает себе вопрос разочарованный школьник. Так мельчают любовные переживания, глядишь — и холодны глаза, и аромат свежего пота уже не доставляет наслажденья…

Наргыз Ибрагимовна сидела, широко расставив ноги. Я морщился, глядя не нее. Она тряслась:

— Что, не нравится? Ублюдок, дегенерат, переросток!

— Сам накажу! — Папа взялся за ремень.

Директор засунул руку в трусы и распустил нюни.

— Отдайте, это моя идея, это непедагогично!

— Нахлещу до гематом! — мечтательно сказал папа.

Завхоз из-под стола подал голос:

— Как в католической песне: «Чем возбуждают друг друга мальчики? Бюстгальтерами и косичками».

— И платочками! — строго поправил папа. Казалось, он впервые растерян.

«Кал страстей», — оформилось в уголках губ Наргыз Ибрагимовны.

— Ах, вытекло! — Директор застенчиво вынул руку из трусов и испачкал рот Наргыз Ибрагимовне. — Оральные ласки прошу считать отклонением!

Папа даже на стул присел, я щупал пальцами синяки на ягодицах.

Мама встала, хрустнув пальцами. Она горела от возмущения и, когда хотела, говорила красиво:

— Исполком веков русская баба лишалась плевы на сене, но в эпоху цивилизации и центрального отопления час задуматься о гигиене!

«Гореть вам всем в гигиене огненной!» — Из радио пахнуло менструальными испарениями.

Наргыз Ибрагимовна торжественно зачитала:

— Рука, ласкавшая ее грудь, нетерпеливо скользнула к податливой вульве. Чуткий клитор, почувствовав поглаживание и щекотанье, превратился в подвижный хрящик…

Узорчатая вязь вагинального тромбофлебита делала ее желанной. Директор и папа, не сговариваясь, склонились над Наргыз Ибрагимовной и откусили по соску. Она покраснела и щедро увлажнилась.

Я сказал:

— Естественные выделения здорового влагалища имеют консистенцию и запах простокваши.

— Наргыз Ибрагимовна? — строго поинтересовался директор.

— Про бабушек… — отозвалась она сквозь слезы, и на ее лице выступили пятна неприличной конфигурации.

Я сказал:

— Здоровая женщина ни в коем случае не должна подмываться. Традиционные советы бабушек не выдерживают никакой критики!

Директор вдумчиво заломил кулаком подбородок.

Я сказал:

— Ученый Бартолинов любил ковыряться в дамских писях, нашел там какие-то железы, которые назвали в его честь!

Папа от гордости набухал кровью.

Я сказал:

— Беременность — это школа бескорыстного чувства!

— Тянет на медаль! — рявкнул директор и воздух рукою рассек.

Маму не откачали.

Это сейчас я завистливый…

Это сейчас я завистливый, печальный, бледный, худой, больной и некрасивый. Я ничего не стыжусь, я безнадежно одинок и знаю, за что наказан, — я разрушил возможное счастье двух людей. Мое обаяние, тяжелое, как вериги, разбило их бестелесную любовь…

Он жил, точно гипсовый экспонат в заброшенном музее, мимо которого проходят редкие посетители, лениво оглядывают с головы до ног, а потом тихо, бочком, разочаровавшись в своем излишнем внимании, отходят и исчезают навсегда.

Она любила говорить, что хорошо бы умереть легко и элегантно, но существовала увитая призрачными страданиями, как могильный крест плющом.

Он ходил от дома к дому, гонимый отовсюду, и на его засиженном мухами лице застывала покорная улыбка.

Она, если наступала на канализационный люк, должна была, считая в уме до десяти, дотронуться до дерева, чтобы отвести от себя возможное несчастье.

Он носил тонкое пальто, делающее его покатые плечи еще более покатыми, отчего весьма походил на потекший сугроб, и, когда говорил, непроизвольно брызгал слюной.

Она была мучительно жеманна и утомительно многословна, выставляя напоказ несвежую печаль.

Я встретил ее в городе, привычно влачащую тоскующие дни, и из жалости к такому трогательному одиночеству предложил свое общество.

Ее молодость преждевременно изнемогла, она сковывала меня холодом и испугом, а моя проклятая тактичность не позволяла сбежать…

Она прятала меня от людей за зеленой вуалью кустов, поила жемчужной, пронзительной водкой, и мы, сидя на скучной траве, изображали удовлетворение.