Читать книгу "Девушка из Золотого Рога - Курбан Саид"

В углу у мраморной колонны стоял, опершись на черную трость, увешанный орденами старик. На лице его были написаны страдание и испуг. Маленькие серые глаза смотрели куда-то вдаль. Может быть, он вспоминал те ночи, когда этот зал был освещен бесчисленным количеством свечей. Отражаясь в зеркалах, их свет вновь вспыхивал на драгоценностях придворных дам. По паркету скользили вельможи в шитых золотом одеждах, по залам прогуливались эрцгерцоги, украшенные орденами Золотого руна. Старик с тоской смотрел вдаль. А может, он ни о чем не вспоминал. Глаза его были старыми, усталыми, как и этот, видавший виды замок.

Танцующие бесшумно скользили по паркету. Изредка раздавался звон шпор. Яркие мундиры покачивались в волнах вальса.

Человек с седыми усами и орденом Марии-Терезии на груди стоял у входа и улыбался, отбивая ногой такты вальса. Когда-то ради удачи он бросил на чашу весов честь и славу: у Изонцо, в Карпатах, на залитых кровью полях Фландрии. Теперь он стоял здесь, на груди его сиял орден Марии-Терезии, а глаза его улыбались.

Торжественным ритмичным шагом проходили гости по залам замка. В малом зале играла английская капелла. В проходах стояли небольшие столики, и придворные лакеи с невозмутимыми, торжественными лицами подавали закуски.

Слева, в конце красного зала сидел Хаса. Азиадэ, щурясь, сидела возле него. Она жадно вдыхала воздух старинного замка, чье многовековое прошлое подобно тени нависало над гостями.

— Римский император, — тихо произнесла она, думая о временах, когда мир оказался разделенным на две части: мир венских императоров и мир стамбульских халифов.

— Мы пришли слишком рано, — сказал Хаса, — твоих турков еще нет и Курца тоже. Может, они уже нас ищут и не могут найти.

Он робко посмотрел Азиадэ в глаза, сжимая в руках бокал шампанского.

— Нас легко найти, — спокойно возразила Азиадэ, слыша трубу, зовущую к атаке и подняла голову.

В дверях стояли Джон Ролланд и Сэм Дут. Она помахала им. Увидев ее, они медленно прошли по красному мраморному залу, подошли к их столу и поклонились. Джон пожал руку Хасе, в его движениях было что-то хищническое.

Оба сели. Хаса наполнил бокалы. Джон сидел неподвижно и смотрел на лоб Хасы. Лицо его было холодным и ничего не выражало.

— Моя жена мне много о вас рассказывала, — сказал Хаса, — рад вас видеть. Ваша профессия и имя свидетельствуют, что и вы сбросили пыльные одежды Азии для того, чтобы с головой погрузиться в мир западной культуры. Моя же жена, напротив, и сегодня бы ела, сидя на полу.

Он рассмеялся. Джон долго смотрел на него, затем кивнул:

— Я понимаю, что вы имеете в виду. То, что человек ест, сидя на полу, вы считаете признаком полнейшего отсутствия культуры. Но ведь земля это колыбель человека, и он не должен отрываться от нее. Мы вышли из земли и не можем отречься от нее. Напротив, человек должен стремиться слиться с тем комком земли, из которого происходит. Азиат чувствует свою привязанность к земле и с радостью склоняет колени перед ней. Люди питаются бесконечной, таинственной энергией идущей от земли. Поэтому мы и молимся, сидя на земле, и касаемся лбами земли, в которую когда-то все уйдем.

Джон замолчал. Где-то вдали играл английский оркестр. Сэм смотрел сквозь бокал шампанского на Азиадэ. Она молча сидела, переводя взгляд с Джона на Хасу. Битва была в самом разгаре.

— Да, — сказал Хаса, — я знаю эти молитвы под куполами мечетей, но ведь, человек происходящий с земли, должен стремиться вверх. Этому стремлению он обязан тем, что перестал быть животным. Внешне это можно сравнить со шпилями готических соборов. Они намного выше и благородней всех ваших приземленных мечетей с громоздкими широкими куполами.

Джон кивнул, не сводя взгляда с Азиадэ. Он смотрел на ее слегка приоткрытую верхнюю губку, серые, как пепел глаза.

— Мечети, — ответил он, — это одетая в камень душа Азии. Много людей смотрят на мечети, но ни один «неверный» не в состоянии понять их символику. Никто не понял идеи куполов, кубического фундамента, многогранных перегородок, минаретов, символизирующих огонь. Повсюду на Востоке Божьи дома состоят из этих четырех элементов и отображают одно и то же: душа, обретя земную оболочку, делает ее основой милосердия Господнего, выражающегося в слиянии двух миров. Вы правы — мечетям не хватает четкости линий и движения к небу, присущего готике. Мечети возводятся на широкой прочной основе, и их купола нисходят к земле единой сферой.

Хаса резко закачал головой.

— Мечетям не хватает, поражающей воображение, устремленности к Небесам, — сказал он, — так же, как в вашей живописи напрочь отсутствует любое проявление жизни. Серый мир — мир без красок.

Джон вежливо поклонился и пригубил шампанского.

— Вы правы, Азия стремится к неземному, а Европа — к земному. Поэтому Европе нужны реальные, полные жизни образы. Азия ищет душу вне материи. Это отказ от платоновской идеи представления вещей через изображение человека или животных, то есть преходящего.

Хаса удивленно посмотрел на Джона.

— Я думаю иначе, — произнес он, — поэтому живу в Вене. В противном случае, я жил бы в Сараево. Я выбрал европейский путь и отвернулся от Востока. А вы — вы сценарист из Нью-Йорка и носите в душе Азию. Как вы живете с таким разладом в душе?

Хаса говорил медленно и с легкой насмешкой. Конечно, очень легко мечтать об Азии, живя в Америке.

Сэм заерзал на стуле. Он очень хорошо знал, каким образом Джон преодолевает разлад между бытием и сознанием в душе. Но улыбнулся, невинно глядя на Хасу снизу вверх.

— Родина! — провозгласил он. — Пока у человека есть родина, не может быть никакого противоречия между внешним бытием и внутренним сознанием. Раньше я думал иначе. Но я заблудился в мире внешних форм. Родина это не ванна, в которой человек привык купаться, и не кафе, которое человек часто посещает. Родина, это категория духовная, она создается родной землей лишь раз. Родина всегда с нами, всегда в человеке. Человек в плену у родины пока он жив, и абсолютно все равно, где он живет. Англичанин едет в тропические леса Африки, но палатка, в которой он спит, есть для него Англия. Турок уезжает в Нью-Йорк, но комната, в которой он живет, уголок его Турции. Родину и душу теряет лишь тот, кто никогда не обладал ими.

Хаса не смог парировать этот выпад. К столу приблизились Марион и Курц.

— Ну наконец-то! Мы ищем вас уже около часа.

Голос Марион был как всегда мягким и мелодичным, но тут, заметив Джона Ролланда, она замолчала с открытым ртом и с застывшим в глазах ужасом.

— Ах, — робко пробормотала она, — …мне кажется.

Больше она не сказала ни слова, уверенная, что Джон сейчас вскочит и строгим голосом прикажет ей прямо здесь исполнить танец живота. Но Джон не стал ничего приказывать. Он привстал и церемонно поклонился. Конечно же, он прекрасно помнил сцену в Земмеринге. Курц и Марион присели, ошеломленно глядя на Ролланда.