Читать книгу "Магия кошмара - Питер Страуб"

Мэри Рэндольф не пришла на танцы в Биргарден, и она не слышала, как я в первый раз играл на саксофоне для публики. Я не ждал ее, нет, особенно после того, как встретил ее в таком виде у склада. Об Эдди Граймсе трезвонили во всех новостях, его превратили в существо менее цивилизованное, чем горилла, в сумасшедшего, который был готов перебить сначала белых женщин, а потом всех остальных без разбору. В одной газете была фотография того, что они назвали «логово» Граймса: кругом раскуроченная мебель и дыры в стенах, правда, они не стали писать о том, что это полиция все так разворотила.

Была еще одна вещь, которая не давала покоя всем в округе, — Задворки. Они вдруг оказались гораздо хуже, чем все о них думали. Говорили, что там исчезали и другие женщины, не только Элеонора Мандей, а некоторые даже утверждали, что белые девушки даже жили там вместе с самыми отъявленными головорезами из цветных. Место оказалось гнездом порока, превратилось в Содом и Гоморру. За два дня до того, как городской совет должен был собраться для обсуждения этой проблемы, группа белых мужчин отправилась туда с ружьями, дубинками и факелами. На Задворках они сожгли дотла все хижины до единой. Но не встретили ни единой души: ни белой, ни цветной, ни мужской, ни женской, ни проклятой, ни спасенной. Все, кто жил на Задворках, в ужасе сбежали оттуда. Смешнее всего было то, что, несмотря на долгое существование Задворок прямо рядом с Вудлендом, никто в Вудленде не мог вспомнить имени ни одного из тех, кто жил там. Они не могли даже вспомнить имен тех, кто когда-либо ходил туда, кроме Эдди Граймса. Фактически, после того как это место сожгли, стало грехом даже произносить его название. Ты подумаешь, что люди такой прекрасной души и строгой морали, что сожгли Задворки, потребовали славы и почестей. Нет, никто даже не заикнулся.

Создавалось впечатление, что им просто хотелось избавиться от чего-то, что было там. Или они так сильно жаждали предать забвению все, что там произошло. Я думал вот что: доктор Гарланд и белый, которого мы видели на Задворках, тоже ходили туда с факелами.

Но, может, мне это все только казалось. Двумя неделями позже случилось такое, что потрясло меня до глубины души.

Первое событие произошло за три дня до Дня Благодарения. Я торопился домой, немножко опаздывал. На улице не было ни души, все уже сидели по домам за праздничным обедом или готовились к нему. Когда я проходил мимо дома Мэри Рэндольф, меня остановил шум, доносившийся изнутри. По звуку я решил, что кто-то пытается закричать, но ему зажимают рот рукой. Что ж, глупо, правда? Откуда я мог знать, какой при этом должен быть звук? Я сделал пару шагов вперед, но тут шум раздался снова. Да пусть это будет все что угодно, сказал я сам себе. В любом случае Мэри Рэндольф никогда меня особенно не любила. Вряд ли она обрадуется, если я постучусь в ее дверь. Для меня лучше просто убраться. Так я и сделал. Просто пошел домой ужинать и забыл об этом.

Но только до следующего дня: одна из подруг Мэри вошла к ней в дом и нашла ее на полу мертвую, с перерезанным горлом и ножом в руке. Свинина, жарившаяся на плите, превратилась в угольки, так нам рассказали. Я никому не стал говорить о том, что слышал предыдущей ночью. Слишком боялся. Я не мог ничего сделать, оставалось только ждать, что предпримет полиция.

Полиции все было предельно ясно. Мэри сама перерезала себе горло — просто и понятно.

Когда через наш город проезжал священник, он спросил, почему леди, которая собиралась покончить жизнь самоубийством, позаботилась о том, чтобы приготовить себе ужин, и шериф объяснил, что женщине, склонной к суициду, возможно, вообще было все равно, что случится с едой на плите. Тогда священник спросил, как Мэри Рэндольф удалось практически отрезать себе голову. На что полицейский ответил, что женщина в отчаянном состоянии приобретает невероятную силу. И поинтересовался, разве она не стала бы кричать, если бы на нее напали? А потом добавил, что разве не может быть такого, что в жизни этой женщины было много тайн, связанных с беспощадным убийцей по имени Эдди Граймс? Наверное, для всех нас даже лучше, что Мэри Рэндольф унесла все эти секреты с собой в могилу, сказал шериф. Я уверен, вы прекрасно меня понимаете, ваше преосвященство. И да, его преосвященство действительно понимал. Итак, Мэри Рэндольф похоронили за оградой кладбища, и никто больше не вспоминал ее имени. Ее вычеркнули из памяти, как Задворки.

Второе событие, которое потрясло меня и доказало, что я ничего не понимал, что я был хуже слепой собаки, произошло в День Благодарения. Мой отец играл в церкви на пианино, а по особым случаям мы подыгрывали на своих инструментах церковному хору. Я отправился в церковь вместе со всей своей семьей, и там мы репетировали вместе с хором. После я пошел побродить вокруг, пока собирался народ, и увидел, как большая машина подъехала к стоянке у церкви. Это была, наверное, самая большая и самая красивая машина из всех, что я видел. Автомобиль из Миллерс-Хилл, понятно и без слов. Я не смог бы объяснить тогда, но при виде этой машины сердце мое остановилось. Передняя дверца открылась, и из машины вышел цветной мужчина в красивой серой униформе с фуражкой. Он не удостоил взглядом ни меня, ни церковь, ничего вокруг. Он обошел машину спереди и открыл заднюю дверцу с моей стороны. На пассажирском сиденье оказалась молодая женщина, и когда она вышла из машины, солнце осветило ее белокурые волосы и маленький меховой жакет. Я не видел ничего, кроме ее головы, плеч под жакетом и ног. Потом она выпрямилась и посмотрела на меня своими светящимися глазами. Она улыбнулась, но я не смог улыбнуться в ответ.

Я не мог даже пошевелиться.

Это была Эбби Монтгомери, которая привозила в нашу церковь корзины с едой на Рождество и в День Благодарения. Она выглядела постаревшей и похудевшей с тех пор, как я в последний раз видел ее живой, — она не только постарела и похудела, она выглядела так, будто в ее жизни уже не было места никакому веселью. Она подошла к багажнику автомобиля, и шофер открыл его, нагнулся внутрь и достал огромную корзину с едой. Он отнес ее в церковь через заднюю дверь и вернулся назад за следующей. Эбби Монтгомери просто стояла рядом и смотрела, как он носит корзины. Она смотрела. Она смотрела так, будто проникала в каждое его движение, будто только этим она и собиралась заниматься с этого момента всю оставшуюся жизнь. Один раз она улыбнулась шоферу, но улыбка была такой грустной, что шофер даже не попытался улыбнуться в ответ. Когда он все сделал, то закрыл багажник и помог ей устроиться на заднем сиденье, сел за руль, и они укатили.

Я думал: Ди Спаркс был прав, она была жива все это время. Потом я подумал: нет, Мэри Рэндольф оживила и ее, как Эдди Граймса. Но оживление сработало не до конца, только часть ее вернулась назад.

Вот и все, разве что Эбби Монтгомери не привезла корзин с едой в то Рождество — она путешествовала с тетушкой где-то за границей. Не приезжала она и на следующий День Благодарения, просто прислала шофера с корзинами. К тому времени мы уже и не ожидали ее, потому что нам рассказали, что после возвращения Эбби Монтгомери совсем перестала выходить из дома. Она закрывалась в доме и никогда не выходила. Я слышал от кого-то, кто скорее всего знал не больше моего, что в конечном итоге Эбби Монтгомери перестала выходить даже из своей комнаты. Через пять лет она умерла. В возрасте двадцати шести лет. Кто видел, говорил, что выглядела она на все пятьдесят.