Читать книгу "Небо Голливуда - Леон де Винтер"

– Как такое возможно? – спросил Томас, робко протестуя.

– Возможно. В понедельник твоя мать отправится в Париж, где… как это лучше сказать, где получит еврейское крещение. В ванне. В микве – так называется ванна. А через год ты совершишь свой бармицва, это то же самое, что причастие, только еврейское.

– Это грех? – спросил Томас.

– Грех? – повторил мужчина. – Нет, отныне ты еврейский мальчик. Ты получишь еврейское образование и будешь жить среди своего народа. Вот если бы ты жил не как еврей – это был бы грех.

– А евреи верят в Святого Отца?

– Да. Но мы Его никогда так не называем.

– А как?

– Богом. Или Господом. И чаще всего, на древнееврейском Адонаи.

– А в Святую Троицу евреи верят?

– Нет. Для нас Бог один. Он не разделяем.

– Но Иисус Христос погиб за нас на кресте!

– Отныне тебе придется выбросить это из головы.

– Это невозможно. Это язычество.

– Ты еврей. Мы не верим, что Мессия уже приходил. Его приход еще впереди.

– Иисус Христос еще вернется на землю, да. – И вдруг ему пришла в голову мысль: – Это евреи Его убили!

– Римляне, – исправил его мужчина.

– А евреи их поддержали! – воскликнул Томас.

Голос мужчины прогремел над массивным бюро с львиными головами, грозно смотревшими на Томаса с разинутыми пастями.

– Довольно! Прекрати нести эту чепуху! – И, успокоившись, без малейшей эмоции, произнес:

– Ты всему научишься. Пройдет какое-то время, и мы снова поговорим об этом. Тогда ты поймешь, что мир устроен иначе, чем ты думаешь.

Томас замотал головой. Отрицая и утверждая одновременно.

– Ты все узнаешь. Ты же наверняка слышал о войне, о евреях в лагерях?

Да, об этом он слышал. О преступлениях немцев, убивавших евреев, к которым он тоже, как оказывается, теперь принадлежал. К тем истощенным людям за колючей проволокой на черно-белых фотографиях. Эти люди внушали ему страх перед миром, перед дьяволом, перед искушением зла.

– Вы тоже сидели в лагере?

– Нет. Твои дедушка и бабушка сидели. Их убили. Всю мою семью убили.

– Бабушка жива, – сказал Томас.

– К счастью, да, – сказал мужчина и снял очки. Мягкой салфеткой, лежавшей в хрустальной вазочке на поверхности письменного стола из красной кожи, он протер стекла. – Слушай внимательно то, что я тебе сейчас скажу. – Он заморгал, и Томас заметил красную вмятину у него над носом, где сидели очки. – Всю свою жизнь я много работал. Я до сих пор много работаю. И я хочу иметь преемника, того, кто продолжил бы мое дело в будущем. Я имею в виду тебя, Томас. Ты моя плоть и кровь, мой наследник. Ты получишь столько денег, сколько не потратишь за десять жизней. Ты везде будешь чувствовать себя как дома, потому что у тебя повсюду будут дома. Ты будешь наслаждаться жизнью, но у тебя будут и обязанности. Многие отрасли промышленности, тысячи заводов будут зависеть от тебя.

Поэтому после летних каникул ты переедешь в другое место. С мамой ты будешь видеться каждое воскресенье, отправляясь к ней в субботу вечером, когда закончится шабат. А в остальное время ты будешь жить в приемной семье. В семье Кюпферсов в Бюссуме. Ты получишь там традиционное воспитание. Ты выучишь иврит, познакомишься с еврейскими обычаями – они сделают из тебя настоящего еврейского мальчика. Это милые, добрые люди. Господин Кюпферс – портной, он сошьет для тебя прекрасные костюмы.

– А как же мама?

– Мама останется дома, в Гааге. Поначалу она будет каждый день тебе звонить, правда, Ян?

Ее звали совсем не так, ее звали Яннетье.

– Да, – сказала она.

Томас слышал, как она сглатывала слезы.

– Ты будешь ходить там в школу, подружишься с другими мальчиками, а когда тебе исполнится восемнадцать, ты поступишь в университет. И в один прекрасный день ты начнешь работать у меня.

– А другие дети у них есть?

– У Кюпферсов?

Томас кивнул.

– Нет, ты единственный. Они будут о тебе заботиться, как о собственном сыне.

– А мама? Что плохого в маме?

– Ничего. Но мама не знает, что такое еврейское воспитание, понимаешь? Мама не имеет об этом ни малейшего представления. Этому нужно учиться. Поэтому ты и отправляешься к Кюпферсам.

– А мама не может этому научиться?

– Нет. Мама для этого слишком старая.

– Мама не старая. Маме всего двадцать девять.

– Знаю. Она еще очень молода. Но чтобы досконально разобраться в тонкостях еврейского воспитания, нужно быть моложе, поверь мне.

– А сколько вам лет?

– Пятьдесят девять.

– Бабушке пятьдесят восемь.

– Да.

– Почему вы мой отец?

– Потому.

– У вас есть другие дети?

– Нет.

– Вы женаты?

– Да. На другой женщине.

– Я думал, что мой отец погиб. Что он был рыбаком.

– Я твой отец. И никто другой.

– Я не хочу быть евреем.

– Но ты еврей.

– Я не знаю ни одного еврея.

– Это скоро изменится.

– А что будет с мамой?

– Я о ней позабочусь. Хорошо позабочусь.

– Я не хочу с ней расставаться.

– У тебя впереди все лето, чтобы привыкнуть к этой мысли. Вместе с Ян ты будешь навещать Кюпферсов и убедишься, как у них хорошо. Они очень милые люди. Затем ты отправишься в Швейцарию на каникулы, вместе с мамой и бабушкой, а в сентябре ты переедешь в Бюссум. Тебе понравится, вот увидишь. Ян?

Томас почувствовал ее руку на своем плече, она ущипнула его.

– Так лучше всего, – сказала она неуверенно, сдерживая слезы. – Тебя ждет большое будущее».

Следующим летом Томас заключил союз с бабушкой. Она утверждала, что мама продалась за миллион сребреников и квартиру в Париже, куда его доставляли водитель Герард, охранник и ассистент. Так писал Грин. Бабушка была готова на любую работу – мыть туалеты у иностранных дипломатов, натирать стены и гладить нижнее белье. В то время как мать по-прежнему его любила и оставила ради него святую католическую веру, согласившись на еврейское крещение в Париже, в ванне. «К тому же не в настоящей, а в так называемой либеральной – это то же самое, что реформаторская церковь у протестантов – ерунда».

В то лето они съездили в Швейцарию. В величественном отеле над озером в Цюрихе лежали ковры, в которых ноги утопали по щиколотку. Они спали на широких постелях, где простыни пахли цветами, обедали в золотой зале с тысячью официантов, где пламя свечей в «сторуких» подсвечниках отражалось в серебряных столовых приборах, бокалах из тончайшего стекла и обескураженных глазах бабушки. Яннетье ходила с победоносным видом, как будто весь этот шик был лишним подтверждением правильности ее решения продолжать отношения с Максом Грюнфелдом. Лишь благодаря ему можно было наслаждаться этим богатством, этим образом жизни, этими возможностями.