Читать книгу "Корсар. Наваждение - Петр Катериничев"

– Ничего, нас – наградят. Каждому по пуле. Без поминания.

– Заткнись, Старик. Каркаешь!

– Служу Советскому Союзу!

– Чего?

– Эх, тоска…

– Таких ветеранов, мля, нужно было еще до пенсии душить диванными подушками. Или – топить в мелком месте.

Ответа Молодой не дождался. Старик спокойно спал, смежив веки. Лицо его было спокойным, дыхание – ровным и безмятежным, как у годовалого ребенка.

Молодой только сплюнул травинку, которую до того жевал. Вот сволочь… Разбередил душу, а самому – хоть бы что… Тоска у него. Ладно. Уж есть у деда душа или нет – то никому не ведомо. А в одном прав. Как стали они работать на этого… упыря… а тому – лет шесть уже минуло, – так и постепенно все болезни и недомогания прошли сами собою и – все чувства угасли. Ни злости, ни ненависти, ни любви. Даже влюбленности паршивенькой и той – нету. И секс из волнующей, а то и щемящей смеси – страсти, вожделения, тайны – превратился в гимнастические упражнения… Когда процесс семяизвержения сделался похожим на мочеиспускание… И только. И это – жизнь? Пес ее знает. И – спросить не у кого.

«Третий, я первый…» – запищало в наушники.

«Первый, я третий… Все три цели контролирую. Могу действовать».

«Нет. Только контроль. Ждите дальнейших указаний».

«Есть».

«Конец связи».

«Конец связи».

Молодой еще раз заглянул в оптику прицела. Стемнело, за подсвеченным столом – картина идиллическая. И еще он заметил, что двое из троих – отличны. Тот, который обозначен псевдонимом Пират, видно – что и усталый, и мечется порою и лицом, и мыслями… А вот другой, который Грибник…

Он – словно вылепленный из карего гранита – нет, не торжественен, не монументален, но как-то внутренне спокоен и даже равнодушен вовсе… Хотя не просто чует – знает, что, может быть, сегодня – последняя его ночь и в этой теплой ночи, и в бесконечной его жизни… Или просто – жить устал? И ждет пулю как освобождение? А вот в это снайпер не поверил бы никогда. Жизнь, какая бы она ни была, даже такая – без чувств и тоски, просто комфортная, – мила. А если привыкнуть – так еще милее, чем та, прежняя… А резь в глазах через годик-другой вовсе пройдет. Старый говорил так.

И девушка Ольга. Капля кроваво-красного, густого вишневого варенья упала с губ, была подхвачена на серебряную ложечку… Да. Она была сейчас спокойна и как-то самоотрешенно красива – красотою совершенства. Снайпер бы сформулировал даже так: «эталонна». Но не возникало к ней не то что страсти – даже желания. Если будет приказ, он порушит эту красоту как угодно: скажут – пулей сокрушит, велят – на клочья истреплет острым закаленным тесаком – таким что плоть кромсать, что кости человечьи колоть – все одно.

А у Пирата этого – возникало, и было это видно по мимике, по повороту головы, – да по всему! Молодой понял, что завидует. И если поступит приказ, вернее, когда этот приказ поступит – Пирата он застрелит первым. Но…

С чего же все-таки тоска тогда… у Старого? Он ведь без чувств давно жить должен, привык, и вдруг такое… И еще – говорит вслух, не скрывает… И – кому? Напарнику, человеку проходному…

И тут снайпер внутренне похолодел, а место в груди, где по старым верованиям помещалась душа, поплыло куда-то в пятки…

А ведь тоска-то его – к смерти… Больше не к чему ее приписать. Молодой еще раз глянул на Старика: тот дышал спокойно и ровно; морщинки на лице разгладились, и он даже улыбался во сне. Что видел сейчас этот душегуб – молодой снайпер не знал. И – не хотел знать. Меньше знаешь – легче спишь. Пока жив.

Глава 30

Корсар молчал и все не мог для себя решить: что же все-таки нужно этим людям, сидящим с ним за чаем, в действительности: его жизнь… или его смерть? Для них, может быть, вопрос и праздный, и не имеющий ничего общего с существом и истинным богатством мира, природы, человечества, вселенной… А для него, Дмитрия Петровича Корсара, был он самым что ни на есть главным на сей час. И – естественным.

Или – им нужно от него, вернее, именно от него и нужно – какое-то действие? Которое он должен суметь провести самостоятельно, не обращаясь к их помощи или поддержке, и они уверены, что он, Корсар, сможет провести это, как называют люди ремесла специфического, «мероприятие» самостоятельно и успешно. «Магия – сильнее стали, но бессильна перед доблестью», – так сформулировала Ольга.

Получается, он, Корсар, такой вот храбрый-доблестный-отважный? Прямо как у классика: «Я призван, чтоб его остановить!» Кого?

Все это поэтично, конечно, и лестно, но… Скорее всего, волею судеб, случая, закона больших чисел, теории невероятностей, он, Дмитрий Петрович Корсар, – единственный претендент, но вовсе не на полцарства и царевну-красавицу, а – на возможность сложить буйну головушку, проводя это самое мероприятие. Во имя чего? Прогресса? Закона? Справедливости? Героического прошлого? Светлого будущего?

Самое забавное, что все эти словеса ничего не стоили и не значили не только для Корсара. Но и для тех, кто старательно нанизывал их на «древки» общественных понятий и отношений, пытаясь сделать «паству», «братву», «дружину», «подданных», «сограждан» – легче на подъем и «проще в употреблении» в качестве «торпед», «пушечного мяса», «чудо-богатырей». Нужное, соответственно, подчеркнуть, ненужное – вычеркнуть.

– Похож я на чудо-богатыря? – неожиданно для себя спросил Корсар Ольгу, наклонившись к ней.

– Не особенно…

– А на «пушечное мясо»?

– Еще меньше.

– Это почему?

– Войны-то нет.

– Война – всегда. И ты это знаешь. И я это знаю. И товарищ Волин – подавно это знает. Просто убитые товарищи – всегда жертвы, а убитые неприятели – всегда трупы.

– И – к чему ты всё это?

– Думаю, на какую роль меня готовят: трупа или жертвы.

– Героя-любовника. Так лучше?

– О да. – Корсар бросил взгляд на Волина. – Он тоже был некогда героем-любовником?

– Ну конечно же. Но – не моим. – Ольга о чем-то вспомнила, взгляд ее слегка затуманился – то ли от выпитого смородинового вина, то ли от воспоминаний давних и дальних. Ольга тряхнула головой: – Я думаю, он был великолепным и героем, и любовником, и – обоими сразу! И – не один десяток раз: жизнь-то у него, слава богу, была насыщена событиями.

– Мне как – завидовать?

– Да как знаешь. Нет, ну не всегда было все сладко: одно время он даже в тюрьме сидел. И однажды – безвылазно и очень долго… по человеческим меркам. Лет шестьдесят.

– Что-то говорил по этому поводу? По выходе?

– Дескать, скучновато. И несколько однообразно. А так – ничего, жить можно.

– Врал.

– Почему же?

– У нас в тюрьмах столько не живут.