Читать книгу "Матрица войны - Александр Проханов"

– А мы здесь подсчитываем километры, запасы продовольствия и пресной воды, – пошутил Белосельцев, ненавязчиво, сквозь смех изучая изможденное лицо, на котором при свете дня виднелись слабые оспины и надрезы, словно отпечатки древних ракушек на камне. – Сколько езды до границы?

– До самой границы нам вряд ли удастся доехать, – сухо сказал Тхом Борет. – По-видимому, только до Сисопхона или чуть севернее. Дальше ехать опасно. Идут бои. Действует несколько террористических банд. Обстреливают и взрывают машины.

Белосельцев продолжал изучать Тхом Борета. Казалось, твердая кремниевая оболочка его лица – лишь внешний, недавно застывший слой, под которым, с трудом удерживаемая, кипит горячая магма. К ней, не окаменелой, невидимой человеческой сущности, хотелось добраться Белосельцеву.

Осторожно, чтобы не показаться навязчивым, не растревожить мнительного, исполненного подозрений Тхом Борета, Белосельцев расспрашивал его об обстановке в районе границы. Сверял свои собственные данные, полученные из посольских источников, с теми, что добывал в путешествии, в мимолетных разговорах и встречах. Его интересовали базы и лагеря «кхмер руж», находящиеся по обе стороны таиландской границы, и смеют ли вьетнамские войска, преследуя банды Пол Пота, пересекать эту границу, и как реагирует на такие пересечения таиландская армия. Он расспрашивал о поставках Пол Поту китайского военного снаряжения, японских сборных домов, американских полевых госпиталей, западногерманских мобильных кухонь. Он хотел по косвенным признакам узнать о степени вовлеченности в конфликт других стран. Об иностранных инструкторах, учивших диверсионной борьбе, минированию мостов, обращению с инфракрасными зенитными ракетами «рэд ай». Расспрашивая Тхом Борета, он запоминал названия и цифры, чтобы лучше понять тактику террористических действий. Противник, не считаясь с потерями, засылал в кампучийские джунгли боевые отряды. В горных пещерах устраивал тайные базы. Оттуда мелкими группами наносил удары, перехватывая на проселках одиночные машины, истреблял в деревнях активистов новой власти. И опять мучительно и тревожно подумал об итальянке, исчезнувшей из его поля зрения, растворившейся в зелено-синих далях, в розоватой пыли дорог, по которым ему предстоит проехать, чтобы найти ее в Сиемреапе, у каменной громады Ангкора.

Тхом Борет отвечал на расспросы подробно и внятно. Произносил названия деревушек, речек и гор. Насыщал ответы статистикой потерь и разрушений. Был откровенен до известной черты, за которой начиналась область профессиональной секретности – замышлялись и длились неоконченные операции, уходили разведчики в стан врага, устраивались засады в горах. Шла изнурительная кровавая борьба. Белосельцев чувствовал эту грань и черту, не приближался к ней слишком близко. Сразу же отступал, когда натыкался на бдительную зоркую чуткость собеседника.

– Вы так хорошо знаете местность, мельчайшие горки и деревеньки, – сказал Белосельцев. – Вы родом из этих мест? Из Баттамбанга или Сиемреапа?

– Нет, – сказал Тхом Борет, ослепляя его маленькими стеклянными солнцами, и его лицо в мельчайших надколах напоминало кремниевый, прошедший обработку наконечник. – Я родился и жил в Пномпене. В этих местах пять лет назад я партизанил в отрядах «кхмер руж». Был командиром отряда. Поэтому мне и поручили этот район.

Белосельцев не удивился. Многие из бывших командиров «кхмер руж» порвали с Пол Потом. Прошли проверку вьетнамских спецслужб. Были включены в новую администрацию. Работали под контролем вьетнамцев.

– Простите мое любопытство. – Белосельцев, по роду профессии привыкший каждый момент своей жизни использовать для поиска информации, знал, что судьбы тех, кто поставлял информацию, тоже были информацией и свидетельством. Здесь, в этой израненной, продолжавшей воевать стране, в каждой отдельной судьбе, как клеймо, была выжжена катастрофа. Он повторил свой вопрос: – Как вы пришли в органы безопасности?

– В этих местах я воевал с американским режимом Лон Нола и первый вошел в Баттамбанг. Когда мы штурмовали город, мне приказали взорвать у монастыря мост через реку и отрезать гарнизон неприятеля. Я взорвал мост вместе с караулом солдат. Когда мы сражались в джунглях, мне приказали напасть на колонну броневиков. Я сжег пять машин, сам из пулемета расстреливал убегавшие экипажи. Пол Пот пожал мне руку и назначил комендантом Баттамбанга. Мне приказали разрушить монастырь, в котором укрылись монахи. Я отказался. Мне приказали расстрелять врачей и раненых в госпитале, и я опять отказался. Я хорошо знал, что в таких городах, как Пномпень, Баттамбанг, засело много врагов народа, продажных чиновников, спекулянтов, американских шпионов, убийц, и мы их должны уничтожить. Но когда стали поступать приказы убивать инженеров, учителей, архитекторов, я отказался их выполнять. Меня арестовали, обвинили в связях с Вьетнамом и отправили в Пномпень, в Туолсленг…

Рассказ Тхом Борета был не исповедью, а перечнем неких сведений, которые, быть может, станут полезны другому. Белосельцев исследовал рассказчика, как археолог исследует извлеченный из раскопа кусочек оплавленной бронзы, восстанавливая по едва заметным признакам приемы металлургии, типы оружия, военный уклад древнего племени, ведущего сражения с соседями. И одновременно сострадал и сочувствовал. Понимал, что и сам он, в своем сострадании и сочувствии, является для Тхом Борета объектом наблюдения и исследования.

– Меня привезли в Туолсленг и поместили в отдельную камеру. Стали выведывать мои связи с вьетнамцами. Требовали, чтобы я назвал имена и явки. Мне показывали фотографии каких-то людей и спрашивали, знаю ли я их. Я никого не знал. Меня сначала просто били. Потом привязывали к кровати лицом вверх и жгли лицо и тело раскаленными железными палочками. Однажды ко мне привели вьетнамца. Спросили, знаю ли я его. Я его не знал. Тогда меня забили в колодку, закрепили недвижно руку и отрубили пальцы. Вылили на них флакон спирта, и я потерял рассудок. Несколько недель был в состоянии безумия. Когда опомнился, меня снова повели на допрос. Поставили передо мной человека с лицом, сожженным паяльной лампой, и спросили, знаю ли я его. Я ответил, что нет. Тогда они привязали меня к столбу, привели в камеру мою жену, с которой, воюя в джунглях, я не виделся несколько лет. Спросили, знаю ли я ее. Я сказал: да, это моя жена. Они раздели ее, привязали к кровати и спросили, стану ли я наконец говорить. Я умолял пощадить жену, потому что действительно ничего не знаю. Они клещами оторвали у нее сосок, я видел, как у нее брызнула кровь и жена закричала. Лицо ее стало как яма, полная смерти. Один из них достал маленькую стальную коробочку, раскрыл ее над грудью жены, высыпал на нее желтых сороконожек, которые, как только почуяли запах крови, кинулись и впились в ее окровавленный сосок. Это последнее, что я помню, – кричащую жену, ядовитых изогнутых сороконожек, впившихся в ее раны. Я потерял разум, был как безумный. Не знаю, почему они меня не убили. Меня освободили вьетнамцы. Когда я поправился, мне предложили бороться с Пол Потом. Я согласился.

Он умолк. Его кремниевое, оббитое на страшной наковальне лицо было бескровным. В очках дрожали два слепящих маленьких солнца, на которые невозможно было смотреть. Белосельцев думал, сколь беспощаден он должен быть к врагам, какую ненависть видят враги сквозь стекла его очков.