Читать книгу "Бронекатера Сталинграда. Волга в огне - Владимир Першанин"

Кто-то из моряков, потеряв осторожность, когда временно смолк обстрел, поднялся, разминая затекшие ноги. Пули крупнокалиберного пулемета прилетели с расстояния километра.

Человек ничего не успел понять. Ударило под ключицу и в бок, вырывая клочья бушлата и надетой поверх него шинели. Он упал на спину, тело выгнулось, пальцы скребли лед. Угасающее сознание уловило гулко разносящийся над водой звук длинной очереди.

Пулеметчик с перерывами добивал ленту. Тяжелые пули откалывали куски льда, мерзлые комья песка. Пробило льдину, а летящая следом разрывная пуля ударила в голову одного из раненых. Лежавший неподалеку артиллерист глянул на исковерканную голову, повисший на нитке глаз и накрыл лицо шапкой.

– Развлекаетесь, блядво? Ладно…

Примостив карабин, он неторопливо выпустил обойму. Рядом открыли дружный огонь остальные матросы. Когда в ответ полетели мины, Ковальчук дал команду:

– Отставить. Отвели душу, и довольно. Позже еще постреляем. Пусть не думают сволочи, что мы в землю, как кроты, зарылись. Бой еще не закончился.

– Я, кажись, в кого-то попал, – забивая новую обойму, проговорил корабельный кок. – Не все же щи да кашу готовить. Спросят сыновья: «Стрелял, батя, по немцам? А как же, еще как пулял!»

– За километр фрица завалил, – засмеялся кто-то.

– Или напугал до смерти. Штаны менять побежал.

Продолжал сыпать снег. Заскучавшие в холодных траншеях и блиндажах немецкие солдаты получили развлечение. Били из пулеметов, винтовок и даже автоматов по едва заметной среди снежной пелены песчаной косе. Там находились недобитые русские. Надо с ними кончать.

Особенно не давал покоя немцам еще дымивший, развороченный от многочисленных попаданий бронекатер. В него всаживали все новые снаряды, в том числе зажигательные. Искрил горевший металл, вытаивая в снегу большое пятно. Пехотный сержант и его товарищ, лежавшие возле катера, давно погибли, смерть избавила их от последних мучений.

Многие красноармейцы на обоих берегах с болью смотрели, как рвутся снаряды и мины на узкой косе и вокруг нее. Там на виду у всех гибли товарищи. Командир гаубичной батареи, не выдержав, позвонил в полк:

– Видели, что гансы творят? Неужели терпеть будем.

На другом конце провода подумали и разрешили:

– Выбери фрицев, которые особенно усердствуют. Дайте три пристрелочных снаряда и еще штук восемь-десять на поражение.

– Восемь… десять, – бормотал комбат, молодой грамотный артиллерист из недоучившихся студентов. – Чего снаряды жалеть.

Дали три пристрелочных, а затем обрушили двенадцать снарядов. 122 миллиметра – серьезный калибр. Снаряды весят без малого полтора пуда и лупят крепко. Могут развалить стену, подвальный блиндаж.

Короткоствольная полевая «семидесятипятка» с квадратным, как крышка стола, щитом старалась больше всех, добивая катер. Угодила под раздачу первая. Взрыв разбил, раскидал в стороны колеса, ствол с откатником, смятый щит. Вместе с фонтаном мерзлой земли и обломков подбросило два мертвых тела. Заряжающий отползал, волоча перебитые ноги. Подносчику разорвало живот и засыпало порохом из лопнувшей снарядной гильзы.

Вторую пушку перевернуло взрывной волной, сломало шею наводчику, засыпало землей оглушенный расчет. Третье орудие благоразумно замолчало. Артиллеристы забились в отсечный ров и переругивались, вспоминая слишком активного обер-лейтенанта.

– Чего его ругать? – рассудительно заметил бывалый унтер-офицер. – Он без головы лежит. Вот ведь сволочи большевики, такую умную башку снесли.

– Железный крест посмертно получит.

Другого заботило, сумеют ли найти оторванную голову.

– Без нее в гроб не положат. Закинуло куда-нибудь на нейтралку, ищи ее под пулями.

Снайпер-эвенк с кошачьим зрением, стрелявший белок и куниц лет с восьми, выцелил пулеметчика и всадил с трехсот метров пулю в голову. Звякнула пробитая каска, убитый сунулся лицом в казенник. Второй номер подтянул пулемет поближе, но стрелять не рискнул. Надо подождать. Поджидал и эвенк, посасывая незажженную трубку с табаком. У этого терпения на троих хватит.

В какой-то момент Толя Кочетов перестал чувствовать тело. Его растолкал Егор Ковальчук, приказал подняться.

– Иди, шевели раненых.

– Не могу, ноги не гнутся.

– Поднимайся, Толя. – Мичман посмотрел на часы. – Уже половина четвертого. Через пару часов стемнеет, выдюжим.

Он говорил неправду. Хотел подбодрить окружающих. День тянулся бесконечно, время едва подходило к двум.

– Идем, глянем раненых, – поднял парня корабельный кок. – Я с левого края, ты – с правого.

Артиллерист, который вел огонь вместе с командиром катера, получил несколько осколков и тоже лежал.

– Крепко мы им дали, – с трудом шевелил он замерзшими губами. – Тридцать снарядов выпустили… пушку перевернули.

На том краю, где наклонялся над ранеными Кочетов, ударил взрыв. Ковальчук подбежал – увидел лежавшего парня.

– Толян, живой?

– Живой. Рука вот только.

Он протянул левую руку, на которой были обрублены осколком верхние фаланги пальцев.

– Как же я теперь играть буду…

Мичман отхватил ножом болтающуюся фалангу, залил рану спиртом, дал глотнуть извивающемуся от боли парню и крепко перемотал бинтом ладонь.

– Суй за пазуху, отогревай. И не ной! Не играть так петь будешь. Язык-то целый?

– Целый, – с усилием улыбался Толя.

Пригибаясь, подошел кок и доложил, что двадцать шесть раненых живые, шевелятся. Правда, все сильно замерзли.

– Человека четыре совсем плохие. Вялые, не ждут ничего хорошего.

Толя, подавленный, страдающий от боли и потери пальцев, скис, пытаясь свернуться в клубок. Ковальчук снова посмотрел на часы. Деятельный и энергичный, он не представлял, что день будет длиться так долго. Было около четырех часов дня. Мичман собрал возле себя уцелевших моряков «Прибоя», растолкал Толю Кочетова.

– Значит, так, – начал он…

Взорвалась одна, вторая мина. Затем полоса взрывов пошла вдоль края косы, где прятались за льдинами остатки экипажа «Прибоя» и раненые красноармейцы.

– Всем лежать. Втискивайтесь под лед, в ямы, прикрывайтесь телами погибших.

Люди торопливо расползлись и пережидали налет. Два миномета с расстояния полутора километров работали с немецкой педантичностью. Моряков и красноармейцев отчасти защищал снегопад и начинающиеся долгие сумерки. На таком расстоянии у минометчиков не получилось выложить плотную цепочку взрывов, чтобы добить наконец горстку русских.

Мины взрывались на мерзлом песке, почти не оставляя воронок. Взрыватели были поставлены на осколочное действие. Если бы не ямы и брустверы, то осколки, летящие над самой поверхностью, выкосили бы людей. Взрывы обрушивались на льдины, многие падали в воду. Не обошли и остатки бронекатера, который больше всех мозолил немцам глаза.