Читать книгу "Стыд - Карин Альвтеген"

Первой заговорила Ванья:

— Представляешь, если бы нам кто-нибудь сказал, что мы вот так встретимся. В тюремной комнате для свиданий.

Май-Бритт опустила взгляд. Внезапно ее поразила другая мысль. О том, как много времени потеряно. И о том, что сейчас уже слишком поздно.

— Ты была у врача?

Ванья как будто услышала ее мысли.

Май-Бритт кивнула.

— Когда у тебя операция?

Май-Бритт заколебалась. Она не собиралась больше лгать. Но сказать правду тоже не могла.

— Откуда ты узнала?

На Ваньином лице появилась легкая улыбка.

— У меня это ловко получилось, а? Я заставила тебя явиться сюда, хотя уже ответила на твой вопрос еще в первом письме. Но чего только не сделаешь для того, чтобы увидеть эту комнату для свиданий.

Все та же Ванья, никаких сомнений. Но к чему это она, непонятно. Май-Бритт попыталась вспомнить, что было в том письме, но Ванья точно ничего об этом не писала. Такое Май-Бритт вряд ли забыла бы.

— Что значит — уже ответила?

Ее улыбка стала шире. Снова промелькнула Ванья из детства. Ванья, с которой у Май-Бритт так много общих воспоминаний.

— Разве я не писала, что ты мне снилась?

Май-Бритт смотрела на нее, широко открыв глаза.

— Что ты имеешь в виду?

— Я говорю как есть. Мне это приснилось. Конечно, я не была уверена на сто процентов, но я подумала, что лучше не рисковать.

Май-Бритт непроизвольно хмыкнула, это получилось само собой. Объяснение оказалось настолько неожиданным и невероятным, что его трудно было воспринимать всерьез.

— И ты хочешь, чтобы я в это поверила?

Ванья пожала плечами и внезапно стала прежней. На ее лице появилось очень характерное выражение. Чем больше Май-Бритт смотрела на нее, тем больше ее узнавала. Просто прошло время, и износилась оболочка.

— Не хочешь, не верь, но все было именно так. Если ты найдешь лучшее объяснение, я не стану возражать.

Май-Бритт вдруг рассердилась. Она проделала весь этот долгий путь, ей пришлось преодолевать себя — и все это ради того, чтобы услышать эти слова? А она еще собиралась просить у Ваньи прощения! Теперь это желание пропало. О каком прощении может идти речь, если Ванья ее попросту разыгрывает?

Долгое время они сидели молча. Брать свои слова обратно или предлагать какое-нибудь новое объяснение Ванья явно не намеревалась, а Май-Бритт не хотела ни о чем больше спрашивать. Сменить тему означало признать ответом то, что она услышала, а Май-Бритт этого не хотела. Решительно не хотела. Она была абсолютно уверена, что объяснение должно быть в каком-то смысле серьезным. Она сама не знала, на что конкретно рассчитывала, но теперь растерялась: все так непонятно. Даже больше чем растерялась — она вообще знать об этом не желала. Притом что придумать другое объяснение не могла, даже мобилизовав всю свою фантазию.

— Я знаю, что ты сейчас чувствуешь, вначале мне тоже было страшно. Но потом я привыкла и поняла, что на самом деле это потрясающе. Я имею в виду тот факт, что человек не все и не всегда может объяснить.

Май-Бритт так не считала. Ей было страшно. Если Ванья права, то на свете слишком много необъяснимого. Но Ванье, кажется, все нипочем. Спокойная, она вертела в руках коричневую подставку для салфеток, которая стояла между ними на столе.

А потом она сменила тему, словно до этого они обсуждали что-то несущественное:

— Я получила амнистию. Через год я выйду на свободу.

Май-Бритт обрадовалась, что разговор переключился на что-то другое.

— Поздравляю.

Теперь хмыкнула Ванья. Беззлобно, просто показывая собственное отношение к сказанному.

— Прошение писала не я, а кто-то из персонала.

— Но это же хорошо, разве нет?

Какое-то время Ванья не отвечала.

— Ты помнишь, что ты делала семнадцать лет назад?

Май-Бритт задумалась. Восемьдесят девятый год. По-видимому, она просидела его в кресле. Или на диване, если тогда еще могла на него сесть.

— С этого времени я здесь. Но на самом деле я просто сменила одну тюрьму на другую, и если их сравнивать, то здесь, поверь мне, настоящий рай. Сколько всего я успевала передумать за те редкие минуты, когда мне не нужно было рассчитывать каждый свой шаг, чтобы, не дай бог, он не впал в ярость. Или куда он там впадал…

Ванья рассматривала собственные руки, лежавшие на столе.

— Тюрьма — это тот же штраф. Просто платишь не деньгами, а временем. И разница только в том, что деньги всегда можно снова заработать.

Май-Бритт решила, что лучше молчать.

— Здесь невозможно выжить, если не изменишь отношения ко времени. Нужно убедить себя в том, что на самом деле его нет. Если тебя заперли, то силы надо искать в другом месте. — Ванья постучала указательным пальцем по своей седой голове. — Каждый день в восемь вечера тут закрывают дверь, и ты остаешься один на один со своими мыслями. И, уверяю тебя, многие готовы на все, что угодно, лишь бы не думать. В первые годы я была в таком ужасе, мне казалось, я схожу с ума. Но потом, когда у меня не стало больше сил сопротивляться, я просто уступила…

Она не закончила фразу, и Май-Бритт с нетерпением ждала продолжения. Но Ванья молчала, глядя куда-то в пустоту и как будто не собираясь ничего больше говорить. Однако Май-Бритт хотелось, чтобы она рассказывала дальше.

— И что тогда?

Ванья посмотрела на нее так, словно успела забыть о ее присутствии, а потом увидела Май-Бритт и обрадовалась.

— Я поняла, что если слушать внимательно, то можно многое услышать.

Май-Бритт сглотнула. Ей захотелось поговорить о другом.

— Что ты будешь делать, когда выйдешь отсюда?

Ванья пожала плечами. Потом повернула голову и снова посмотрела на картину. Лесной пейзаж.

— Представляешь, есть всего одна вещь, по которой я тоскую. Знаешь, что это?

Май-Бритт покачала головой.

— Я хочу проехаться на велосипеде по проселочной дороге вдоль леса. Навстречу ветру.

Она снова посмотрела на Май-Бритт. Смущенно улыбнулась. Как будто ее мечта могла показаться глупой.

— Тому, кто свободен, трудно представить, что о таком можно мечтать. Ведь это можно сделать в любой момент, стоит только захотеть.

Май-Бритт опустила голову. Почувствовала, что краснеет, и не хотела, чтобы Ванья заметила это. Эта истина казалась ей насмешкой. Ванья расплатилась шестнадцатью годами. Сама же она добровольно отдала тридцать два. Она ни разу и близко не подошла к проселочной дороге. Не была в лесу. А если начинало дуть, она закрывала балконную дверь. Она оказалась в тюрьме по своей воле, выбросила ключ, но и этого оказалось мало — она позволила собственному телу стать ее последней темницей.