Читать книгу "Девочка на шаре - Марина Друбецкая"

— Значит, пленки — наживка… — медленно проговорил Эйсбар. — А верней сказать, наживка — я. И меня заглотнули. Но ведь есть свидетели того, что съемка была сделана для фильмы, а не как экстремистская агитка.

— Да кто же?

— Ну хоть Гесс. Актеры.

— Они видели эпизод в фильме? Нет? Ну вот видите!

— Мой монтажер, Викентий. Он монтировал… — Эйсбар осекся. — Ах, вот оно что, — задумчиво произнес он. — Викентий — единственный, кто видел эпизод как часть фильмы. Видел и пропал… Понятно…

Долгорукий молчал. Видно было, что он наскучил разговором.

— Послушайте, князь, — снова начал Эйсбар. — Я сделал больше половины «Цвета Ганга». Монтажная заперта. Доступа к материалам нет. Верните мне их, и я уеду.

— Идите в жандармское управление, — зевнул Долгорукий. — Они все забрали. И, если вас не арестуют… Если вас не арестуют, я очень удивлюсь!

— Подлец! — крикнул Эйсбар, бросаясь вперед и налетая на чайный столик.

— Тише, тише! — Долгорукий выставил вперед обе руки, как бы ограждая себя от его нежелательных порывов. — Пора бы вам понять, любезный Сергей Борисович, что есть режиссура и Режиссура. Одна режиссура творится на съемочной площадке в свете юпитеров. Но ведь жизнь тоже нуждается в постановке, ей тоже нужна режиссура. Далее следует нехитрое логическое умозаключение: если есть режиссеры, значит, должны быть и статисты…

Долгорукий все журчал и журчал, а перед глазами Эйсбара вдруг встала пелена. Ему почудилась реальная съемочная площадка. Режиссер на вышке кричит что-то в рупор. А внизу, под его ногами, течет река человеческой массы — той, что он видел в Индии, что снимал в «Защите Зимнего», — массы без лиц, слепой, глухой, послушной, безропотной. Потом он увидел внутренним зрением, как камера «наезжает» на этот поток, укрупняя изображение. Появляются отдельные фигуры, вырисовываются лица. Они кажутся ему знакомыми, и он с ужасом понимает, что масса состоит из тысяч, сотен тысяч Эйсбаров — это его черты, его фигура, это — ОН. Режиссер продолжает кричать, и масса, повинуясь его воле, разворачивается, останавливается, снова начинает двигаться. Выходит, он — безликая часть массы, статист, которым управляет самозваный режиссер. Он провел рукой по глазам, чтобы отогнать видение.

— …и тот, кто был режиссером на съемочной площадке, в жизни — пуфф! — оказывается исполнителем. И, заметьте, далеко не главной роли, — выплыл из морока голос Долгорукого.

Эйсбар молчал. Рука сжимала в кармане пистолет. Голова работала четко. Лоб был холоден. Он улыбнулся.

— Но ведь можно и ошибиться, дорогой князь, — спокойно сказал он. — Возомнить себя режиссером, а потом — пуффф! — случайно выронить из рук рупор. А кто-нибудь, кого вы считали статистом, его подберет.

— Образно, Сергей Борисович, что и говорить, образно, — промурлыкал князь. — Но…

— Но вот в чем ошибка, — перебил его Эйсбар. — Режиссер всегда остается режиссером. И сам выбирает статистов, которые играют по его правилам.

Он медленно вытащил из кармана пистолет, поднял, прицелился. На лице Долгорукого появилось удивленное выражение.

— Забавно, — с растерянной улыбкой сказал он.

Эйсбар так же медленно нажал на курок. Раздался глухой хлопок. На мгновение ему показалось, что он видит, как летит пуля. В следующее мгновение Долгорукий нелепо взмахнул руками — «Как гусь!» — успел подумать Эйсбар, — дернулся и обмяк в кресле. На лице его по-прежнему было удивленное выражение.

Эйсбар хладнокровно вытащил из кармана платок, тщательно вытер пистолет и отшвырнул в угол. Потом оглянулся в задумчивости. Стакан из-под коньяка. Он вытер и его. Вроде бы больше ни до чего не дотрагивался. Ах да, ручка двери. Звонок. Он вышел в прихожую. Обернув руку платком, открыл дверь, отер ручку с внешней стороны, затем звонок. Ногой захлопнул дверь и выбежал на улицу.

Глава 12

Бегство

Что ж, этот выстрел придал законченность происходящему. Зигзаги, круги, которые он наворачивал по городу, выстроились в одну линию и далее — в точку. Теперь оставалось исчезнуть. Навсегда? Все бросить? Переждать скандал? А все-таки — смертельной ли оказалась пуля? Ночной воздух не освежил его. Временное спокойствие сменилось горячкой. В голове Эйсбара стучали быстрые аккордики юного гения, написанные для «Цвета Ганга». Мыслями он пытался попадать им в такт: чтобы не растеряться, не остановиться. Драматургия детектива требует в данный момент непрестанного движения — и надо ей следовать. Итак, если пуля смертельна, он в безопасности. Подозрение падет на шута Жореньку, а уж тому не отвертеться: его пистолет валяется в гостиной Долгорукого. А если нет? Тогда что? Его начнут искать завтра же утром? Надо срочно бежать из города. Он кружил по улицам. Мелькали подворотни, окна с неверным светом ночников, покачивающиеся фонари. На одном из перекрестков ветер отрывал от театральной тумбы бумажный плакат и раскачивал его, как флаг. Старый плакат — на нем красовался кулак боксера в кожаной перчатке. Ветер носил его взад-вперед, и казалось, будто чья-то рука борется в неверном свете уличного фонаря с невидимым противником. Эйсбар вспомнил — это фотореклама из серии, которую несколько лет назад сделала Ленни Оффеншталь. Знаменитый поэт на фото рекламирует спортсменское снаряжение. Эйсбар остановился. Удар! Еще удар по темноте бумажным кулаком. Надо ехать на юг. К Ленни. В Ялту. Сказать ей, что нужна помощь. Она поможет — она стойкий гвоздик, на нее можно рассчитывать. Во время съемок в нее стреляли — она поймет его ситуацию. Придется сделать паспорт на другое имя. Пароход. Дым из трубы. Поднимают трап. Отдают швартовы. В Турции, а еще лучше в Африке, он как-нибудь переждет. Значит, на вокзал. Но… Он свернул в сторону Арбата. Быстро поднялся по лестнице.

— Меня некоторое время не будет. Возьмите. — Он протянул няне конверт с деньгами. Та всполошилась, залопотала что-то на своем языке, перешла на английский. Схватила Эйсбара за руку и повела в комнату младенца. Он с порога увидел вопросительный взгляд и дальше не пошел.

— Надо бы дать ему имя, — процедил он тихо на английском. Няня радостно закудахтала. — Вы лучше его знаете. Какое подходит, как вы думаете?

Та насупила брови. Вдруг руки и ноги ее искривились в пантомиме: она изображала джунгли, животное, подстерегающее жертву, выкрикивала непонятные слова.

— Сейчас нет времени. Пусть будет Тимофей, — сказал Эйсбар. — Поняли?

— Тимоти? — кивнула она.

Он быстро вышел, хлопнув дверью.

Он взял мягкое купе до Симферополя. Оставшиеся до отхода поезда часы просидел в вокзальной ресторации — все лучше, чем слоняться по улицам у дворников под носом. И скоро за окнами замелькали подмосковные елки. Если бы так ехать и ехать. Но Россия не такая большая, какой кажется на первый взгляд. И — увы! — не граничит с Южной Америкой, где поезд, углубляясь в джунгли, обрастает лианами, бурундук заменяет незаметно для пассажиров машиниста, гиббоны — половых, топка паровоза затухает и колеса перестают стучать, но никто этого не слышит, потому что истошно кричат на несуществующих остановках синекрылые колумбийские гуси. «О, если бы это было возможно!» — подумал Эйсбар, разглядывая нарисованную в своей измученной голове картину. Он прихватил с собой пакетик с Жоренькиной травой и наконец пару раз затянулся.