Читать книгу "Дом у янтарной сосны - Ника Муратова"

Алекс вспомнил о Таперском совершенно случайно, обнаружив в каталоге советских художников его имя. Имя Таперского всегда было чем-то вроде легенды в их семье. Его картины (подлинники!) украшали не одну стену в их квартире, мама всегда говорила о нем с придыханием, а отец почему-то недолюбливал его. Наверное, потому, что мать частенько упоминала, какой, дескать, Таперский особенный, великий художник, талантище, и это давало отцу повод всякий раз чувствовать себя обычным бухгалтеришкой, годным лишь на работу с цифрами и бумажками.

Когда родители решили, что у Саши есть способности к живописи и обычный кружок по изобразительному искусству для него не подходит, привлекли частного репетитора, который по чистой случайности оказался учеником Михаила Таперского. Молодой художник Анатолий Вениаминович стал не просто учителем, прояснившим технику рисования, он открыл для тогда еще маленького Саши целый мир сказочных красок, способный превращаться под его кистью во что угодно, повинуясь только лишь его фантазии и мастерству. Алекс отлично помнил, что Анатолий Вениаминович постоянно ссылался на Таперского, когда передавал ему знания. Он исправно приходил к Саше два года, но занимались они не только и не столько техникой, сколько умением видеть предметы особенным образом.

– Таперский всегда говорил мне, что даже если я никогда не стану великим художником, я должен уметь смотреть на мир своим, особенным, индивидуальным взглядом. То же самое я скажу и тебе, Саша. И наплюй на тех, кто с твоим видением не согласится.

Саша впитывал его слова, и они звучали у него в голове еще многие годы.

А потом Анатолий Вениаминович исчез. Никто не удосужился толком объяснить Алексу, что случилось, почему он перестал приходить и почему картины Таперского сняли со всех стен и закрыли в чулане. К Саше пригласили другого учителя, а о Таперском никто не вспоминал.

И вот надо же, через столько лет он вдруг наткнулся на знаменитое имя в каталоге, и воспоминания ожили, как оживает старый хлеб, если его сбрызнуть водой и разогреть в печи. Алекс тут же вспомнил и уроки живописи, и все, что было связано с именем Таперского. Вспомнил и то, что слышал о нем за эти годы. Подумал, что если кто и должен преподавать живопись в интернате, так только он, если еще жив и в состоянии хоть что-то говорить.

Он был настолько рад своей идее, что немедленно принялся за поиски Таперского. Пока в интернате давал уроки он сам. Конечно, делал он это исключительно ради Киры.

– Кира, я совершенно не умею учить детей! Я сам себе не могу объяснить, что к чему, а ты хочешь, чтобы я других учил.

– Но это же временно, только пока мы не найдем кого-нибудь на постоянную работу.

– Да где ты найдешь такого идиота, кто бы за бесплатно согласился ездить сюда, за город, и давать уроки!

– Но ведь на английский я нашла!

– Так это потому, что ты даешь им взамен визы и разрешение на пребывание в стране плюс бесплатное проживание. Не такие уж они и волонтеры. А на эти уроки придется искать среди наших, чтобы уж надолго, а то студия только зря будет простаивать.

– Ну уж нет. Студия из моего сна простаивать не должна! Я в ней видела детей у мольбертов, а значит, так и будет.

– Кира, ну не могу я! Ну, любимая!

– Ваша мольба услышана, – голосом оператора справочной произнесла Кира, – но раздача поблажек временно приостановлена. Приносим свои извинения.

Алекс вздохнул и понял, что сия участь его не минует. Впрочем, дело это оказалось не таким уж и муторным, как он представлял. Во-первых, дети в интернате были не такими, как студенты вузов или ученики обычных школ. Эти дети не привыкли получать от жизни много и каждый неожиданный дар судьбы воспринимали как чудо. Возможность приобщиться к миру красок и гармонии, возможность отобразить на листе бумаги цветовую гамму состояния их души представлялась им настоящим волшебством. Даже те, кто не мог держать кисть в руке, с удовольствием наблюдали за процессом со стороны и просто слушали, о чем рассказывает Алекс.

Но все же Алекс понимал, что не может дать им то, что они должны получить. И те несколько уроков, которые он дал, годны лишь для начала, но он не сможет заниматься этим постоянно, не сможет постоянно приходить в интернат и «ставить» руки детей. Тут-то ему и попалось имя Таперского. Совершенно случайно, когда он искал совсем другое, листая каталог. Почему он решил, что Таперский, чье имя многие успели позабыть, согласится работать в интернате, трудно сказать. Интуиция или просто предположение. Переполошив всех возможных и невозможных знакомых, он нашел его. Далекого от искусства и вообще от его прежнего мира, пополневшего, полысевшего, скромно одетого, похожего на водителя третьесортной фирмы. Узнаваемыми остались лишь глаза – такие же лучистые, как и раньше.

Таперский страшно удивился, когда увидел Алекса, явившегося к нему домой. В доме у него было чисто и опрятно, ничего лишнего, все просто, но светло и уютно. И ни одной картины. Ни одной даже самой простой репродукции. Никаких намеков на живопись. Все это никак не вязалось с теми воспоминаниями, которые у Алекса были связаны с именем Таперского. Жизнь не только нанесла великому художнику удар, но и развернула его совершенно в другом направлении. Позавидовали боги его таланту, наказали за гордыню и самодовольство.

Когда Алекс объяснил, в чем дело, лицо Таперского сначала прояснилось, а потом потемнело от воспоминаний.

– Молодой человек, но я больше не занимаюсь живописью.

– А я не прошу вас писать картины. Я прошу вас помочь нам с детьми в интернате.

– Но почему меня? Почему именно меня? Столько вокруг художников, талантливых преподавателей, почему я?

– Потому что мое собственное становление в живописи прошло под знаком вашего имени, и я уверен, что детям необходимо именно такое влияние, как ваше.

– Вы художник?

– Нет, дизайнер интерьеров. Но начиналось все как раз с живописи. И с вашего имени.

Таперский заинтересованно посмотрел на Алекса. В его глазах появился отблеск света. Стал задавать вопросы. Откуда, что, да почему.

– Говоришь, твоя мать коллекционировала мои работы? Наверное, я должен ее помнить, как, говоришь, ее звали?

– Вряд ли вы ее знали, всех поклонниц не упомнишь.

Алекс поджал губы. Воспоминания о матери не входили в его планы.

– И все же? – в голосе Таперского послышались настойчивые нотки.

– Марта. Гурова Марта Феоктистовна. Знали такую?

Таперский знал. Он также узнал в ту же секунду, что сердце его умеет не только биться, но и останавливаться. Что оно умеет неожиданным образом подкатывать к горлу, нарушая все законы анатомии. И что в горле от этого образуется комок, из-за которого говорить становится совершенно невозможно. Оказалось также, что прошлое невозможно похоронить, замуровать, забыть о нем. Что оно все равно выскочит, всплывет, нагрянет, как бы ты от него ни скрывался. Алекс принес с собой не просто феерически странную идею, зацепившую Таперского, несмотря на полную абсурдность. Он принес целую кипу воспоминаний.