Читать книгу "Культурные истоки французской революции - Роже Шартье"

проникнуты заказные пасквили, написанные литераторами, считающими себя жертвами жестокой несправедливости.

Так что во Франции XVIII века тоже есть свои «невостребованные интеллектуалы». Адвокаты, оказавшиеся не у дел, как и писатели без положения в обществе, мыслили свое существование исходя из устарелого представления о ценности ученых степеней и подлинного таланта. Посты, на которые они надеялись, стали для них недоступны либо потому что вакансий не хватало, либо потому, что на них не допускали чужаков, и они вынуждены были соглашаться на менее престижные, низкооплачиваемые должности, а писатели часто превращались в литературных поденщиков. И литераторы, и адвокаты играли решающую роль в предреволюционном процессе: первые строчили памфлеты и пасквили, вторые возглавляли кампанию патриотической партии и выборы депутатов Генеральных Штатов. Признание этого факта не означает возврата к старой теории, согласно которой Революция произошла из-за желания интеллектуалов-неудачников взять реванш. Хотелось бы также подчеркнуть, что круги, особенно резко критикующие власти, порой так остро чувствуют свою обездоленность, что полностью порывают с обществом, которое, как им кажется, повинно в этом несчастье. Им не то что легко смириться с крушением режима, не признающего таланты и не вознаграждающего заслуги, — они жаждут этого крушения.

Интеллектуальные и культурные предпосылки английской революции начала XVII века и французской революции конца XVIII века во многом схожи. Конечно, поскольку речь идет о разных эпохах и разных странах, различия неизбежны, кроме того, во Франции XVIII века от нового порядка ждут не того, чего ждали от нового порядка в Англии XVII века. Однако историческая ситуация в том и другом случае приводит к одинаковому раскладу: разочарование широких кругов образованных людей, недоверие к авторитетам, обвинение в несчастьях общества того, кто осуществляет верховную власть, и питаемая многими надежда на то, что наступит новая эра. Этот комплекс мыслей и чувств, объективных фактов и субъективного восприятия, быть может, является необходимым условием для того, чтобы заронить в умы мысль о революции. Во всяком случае, своеобразные проявления этого комплекса мыслей и чувств четко прослеживаются в стране, которая в 1789 году совершит революцию.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Революция принимает формы, которые на фоне преобразований, происходящих в культуре на протяжении долгого времени и изменяющих поведение и образ мыслей французов эпохи Старого порядка, вовсе не кажутся неизбежными. Первый парадокс: Революция вновь прибегает к широкомасштабному насилию, хотя прошло уже больше ста лет с тех пор, как форпосты «процесса цивилизации» (выражаясь словами Норберта Элиаса) сильно сузили и резко ограничили его применение. Кажется, будто между действиями участников Революции, часто прибегающих к двум видам насилия — стихийному насилию бунтов и узаконенному насилию Террора, — и мирной, спокойной жизнью общества, ставшей возможной благодаря монополии государства на применение силы, пролегает глубокая пропасть.

Конечно, это еще не значит, что в дореволюционном обществе жестокость удалось полностью искоренить, — и деревенские, и городские жители по-прежнему ожесточенно враждовали с соседями, с товарищами по совместному труду, с родственниками. Однако, заставляя людей контролировать свои чувства, сдерживать свои порывы, обуздывать свои страсти, государство, имевшее в своем распоряжении судебные органы и полицию, начиная с середины XVII века значительно снизило уровень допустимого насилия. Признаки этого важного явления налицо: реже случаются кровопролитные стычки и физические расправы, они становятся достоянием гласности и подлежат судебному преследованию, в судах теперь чаще разбираются гражданские дела; прекратились бунты, которые отличались беспощадной жестокостью — на смену им пришли мирные формы разрешения конфликтов: судебные тяжбы и политические жалобы; частные лица перестали прибегать к силе для разрешения своих личных проблем и семейных разногласий. В народе еще случаются вспышки насилия, но власти смотрят на него сквозь пальцы, поскольку оно не покушается на сложившийся порядок и почти не угрожает именитым людям.

Даже если Революция и не сводится к насилию, которое они способна осуществить или допустить, она тем не менее возрождает типы поведения, которые казались искорененными и прочно забытыми. В нашу задачу не входит давать оценку революционному насилию — жестокостям бунтов, Террора, армии — или как-то его истолковывать, мы хотим лишь поразмышлять о том, какая связь существует между двумя столь противоречивыми явлениями, как мир и спокойствие (во всяком случае, относительные) в обществе Старого порядка и массовое применение силы во времена Революции. Утверждение, что два этих явления никак не связаны между собой, равносильно утверждению, что в одном из главных своих проявлений Революция не имеет истоков и что она вовсе не уходит корнями в свою эпоху, а, наоборот, резко порывает с ней.

Этот вопрос стоит обсудить. С одной стороны, стихийные формы революционного насилия показывают, что жестокость не была искоренена раз и навсегда. В конце XVIII века не все французы изменились под воздействием процесса цивилизации. Структура личности, в которой заложены устойчивые и надежные механизмы самоконтроля, позволяющие сдерживать чувства и подавлять порывы без вмешательства посторонней силы, еще не стала всеобщей. Жестокие нравы крестьян и городских жителей явно свидетельствуют о живучести старого типа поведения, буйного и необузданного. Когда Революция разрушает механизмы, сдерживающие это уцелевшее в народе насилие в сфере частных отношений, оно выплескивается наружу и вынуждает власти прибегать к карательным мерам.

С другой стороны, узаконенные проявления революционного насилия являются завершением процесса, в результате которого монопольное право на применение силы оказывается исключительно в руках государства. В этом отношении ни всеобщая воинская повинность, ни механизмы террора не противоречат долгим усилиям монархии сделать применение оружия прерогативой государственной власти. У революционных властей есть две отличительные черты: они хотят насильно заставить всех граждан прибегать к силе для борьбы с врагами нации; они хотят ввести административное насилие, и хотя цель его — защита сообщества граждан, применяется оно для того, чтобы политически разрешать конфликты, имеющие сугубо частный характер. Подобно тому, как суды Инквизиции осуждали людей по доносам, движимым чисто мирскими интересами, Революционные суды позволили использовать государственное насилие для разрешения (часто поспешного) многочисленных частных распрей, вызванных накопившимися обидами, черной ненавистью, дрязгами, не имеющими ни малейшего отношения к судьбам Республики.

Как только эпоха Террора завершилась — не нам судить, был ли Террор необходим или не был, — медленная эволюция снова вступила в свои права, ставя перед государством важную цель: любой ценой заставить людей вести себя сдержанно, убеждением либо принудительными мерами. Прерванный возвратом к архаическим типам поведения, а также массовым использованием насилия со стороны государства, процесс цивилизации вновь вступил на путь, которым он шел с середины XVII века и который вел к тому, чтобы сделать общим достоянием тип душевной организации, который до 1789 года был свойствен не всем французам. Вероятно,