Читать книгу "Сестры Гримм - Менна Ван Прааг"

18 октября – 14 дней…

9.06 пополуночи – Голди

– Я никогда не думала, что у меня будет так.

– О чем ты?

Я утыкаюсь лицом в его обнаженную грудь.

– Об этом. – Он касается моего подбородка.

– Я рад.

Пытаюсь подыскать слова, чтобы выразить все мои чувства.

– Наверное, мне всегда казалось… что меня никто никогда не полюбит просто так…

Лео кивает.

– Просто так, не требуя от меня того, чего я не… Спасибо.

– За что?

– За все.

Мы лежим рядом уже час, долгий безупречный час. В конце концов, я сажусь и касаюсь маленького полукруглого шрама на его лопатке.

– Что это?

Я давно хотела задать этот вопрос, с тех самых пор, как впервые увидела его шрамы, но сказала себе подождать, пока он не расскажет мне сам. Однако меня разбирает любопытство. Я вожу пальцем по коже между отметинами.

– Ты не обязан мне рассказывать.

– Я расскажу. – Он делает глубокий вдох. – Но не знаю, как.

– Что бы это ни было, это ничего не изменит.

Лео замолкает. Мне хочется погладить его шрамы, чтобы показать, что я не боюсь, хотя это не совсем так. Я хочу уверить его, что в чем бы он ни признался, это не оттолкнет меня от него.

– Честное слово, это неважно.

Его кожа под моими пальцами вдруг становится горячей, и я отдергиваю их.

– Не говори глупостей. – Я чувствую, что Лео уходит в себя, хоть он и не отстраняется от меня.

Я впервые ощутила его огонь и думаю: а что, если он сам выжег эти шрамы у себя на коже? Что, если он был членом какого-то садистского культа? Я так мало о нем знаю, и это вдруг кажется мне опасным, если учесть, какие глубокие чувства я испытываю к нему. Он молчит, и я осторожно кладу руку на его спину.

– Ты не обязан мне рассказывать, – повторяю ему. – Это неважно.

– Это важно, – возражает он. – Важнее, чем ты думаешь.

– Мне не стоило спрашивать. Забудь.

Мы молчим – пусть он заговорит первым. Возможно, проходит минута, возможно, час.

– Когда-нибудь я тебе расскажу, – говорит Лео. – Просто…

Я жду.

– Когда я расскажу тебе… все это… – Он не смотрит на меня. – Мне хочется провести с тобой хоть какое-то время… я хочу, чтобы ты помнила меня с… не хочу, чтобы ты меня ненавидела.

– Помнить тебя? Ненавидеть тебя? – Я касаюсь его. – Почему ты это говоришь, ведь я люблю…

– Когда я расскажу тебе… – парень опускает глаза и понижает голос, – …ты не захочешь меня видеть.

Смеюсь.

– Это невозможно… что бы ты мне ни сказал, это не… – Пытаюсь посмотреть ему в глаза. – Послушай, если я расскажу тебе кое-что о том, что делала я, вряд ли это вызовет у тебя теплые чувства.

Лео смотрит на меня.

– Я и так знаю о тебе все.

– Нет, не знаешь. Ты почти ничего обо мне не знаешь. – Снова смеюсь, надеясь поднять ему настроение, заставить его улыбнуться. – Ведь мы мало говорили друг с другом.

Он молчит, и я тоже.

Как мне взять свои слова обратно? Лучше бы я подождала. Лучше бы молчала. И не говорила бы ничего.

9.06 пополуночи – Лео

Он эгоист и трус. Он должен предупредить Голди о том, что ее ждет, но знает, что если сделает это, то потеряет ее. И как он может сказать Голди, что через четырнадцать ночей, когда настанет первая четверть луны, один из них умрет? У него уже чешутся руки. Всякий раз, когда они оказываются вместе, ему приходится подавлять в себе стремление убить ее. Когда он гладит ее горло, ему хочется погасить ее свет.

Искушение так велико, что от необходимости сдерживать себя у него болит все тело. Когда Голди лежит под ним, когда он целует ее кожу, то видит свет, пульсирующий в ней вместе с биением сердца. Иногда этот свет окрашен золотом – как закат над озером. Иногда серебром, как лунный свет на свежевыпавшем снегу. У него такое чувство, словно она животное, которое он имеет право убить. Лео еле-еле сдерживается, напрягает всю волю, чтобы не погасить этот свет, не забрать ее жизнь.

Солдат ничего не может с собой поделать – такова его натура, и ему кажется, что он занимается этим уже века. Когда их губы соприкасаются, его рука незаметно ложится на ее сердце. Пока они целуются, пока его переполняет радость поцелуя, он представляет себе, как отнимает у нее жизнь, как вытягивает душу из ее тела, дыхание из ее губ. Он целует Голди, обнимает ее, и она растворяется в воздухе, пока у Лео не остается только ее отзвук, мерцающий в лунном свете. Затем она исчезает, и его охватывают одновременно радость и печаль.

Лео ничего не может поделать с этой радостью, ибо всякий раз, когда последний вздох очередной сестры Гримм вытравливает на его спине шрам, когда ее свет вливается в него, он ощущает прилив жизненной силы, как будто ему вдруг передалась энергия солнца. Это нужно ему, чтобы жить. Однако теперь никуда не девается печаль, которой прежде никогда не бывало. И Лео гадает, не остановит ли она его, когда придет час схватки, и не отберет ли у него победу.

7.17 пополудни – Скарлет

– Скарлет!

Девушка вбегает из кафе в кухню и видит, что ее бабушка пытается ковырять тостер вилкой. Скарлет скользит по линолеумному полу и выхватывает вилку из трясущихся рук Эсме.

– Бабушка, что ты делаешь? Тебя же могло убить током! – кричит она и вдруг вспоминает, как бабушка сказала точно такие же слова, увидев, что десятилетняя внучка ножом выковыривает кекс из того же тостера.

– Чего ты хочешь? Ты пыталась поджарить тост? Я поджарю его. – Скарлет нажимает на металлическую ручку, но та отпружинивает. – Должно быть, у него перегорел гребаный предохранитель. В этом чертовом месте все сыплется…

– Следи за своим языком, Скарлет.

Она останавливается и улыбается своей бабушке, радуясь ее неожиданному выговору. Возможно, сегодня хороший день. Возможно, в этот конкретный момент Эсме стала прежней.

– Прости, бабушка. Вообще-то сейчас время ужина, так, может быть, приготовить тебе что-нибудь получше?

Та только качает головой, словно упрямый ребенок.

– Ну, хорошо. – Скарлет достает из тостера два ломтика все еще не поджаренного хлеба. – Мы можем воспользоваться грилем.

Девушка делает шаг к духовке, но тут ей в голову приходит мысль получше.

– Бабушка, хочешь посмотреть на кое-что особенное?

Женщина сдвигает брови.

– Помнишь искры на кончиках моих пальцев? Когда мы танцевали под Бесси Смит? Я тогда немного обожгла твои руки – кстати, прости меня, – и ты тогда сказала…