Читать книгу "Тоннель - Туве Альстердаль"

Я все же подъехала к двери, соблюдая осторожность на тот случай, если внезапно появится кошка. Оставив ключ в замке зажигания и фары машины включенными, отперла входную дверь и зажгла на кухне свет.

После чего снова вышла и, выключив фары, вернулась в дом и заперла за собой.

Боязнь темноты — это еще и боязнь наших собственных страхов. Лицо за окном, чья-то тень за занавеской в ванной, мысли, которые пугают куда больше, чем то, что может случиться с нами на самом деле. Я забрала матрас из каморки на нижнем этаже и потащила его вместе с постельным бельем вверх по лестнице. Постелила в комнате, которая должна была стать нашей спальней и куда никто не мог заглянуть с улицы.

Переводчик сказал, что ничего страшного со мной не произойдет. Я лежала, кутаясь в его слова и вдыхая слабый запах натуральных красок и льняного масла. Он, присутствовавший на допросах и знавший истинное положение дел, признался бы он, если бы мне действительно угрожала какая-либо опасность?

А следом еще одна мысль, куда страшнее и совершенно недопустимая: а что, если они уже схватили виновного и все, что они утверждают, правда? Тогда все действительно в порядке. В отвратительно-мерзком порядке.

Вместе с матрасом я захватила с собой бутылку вина, несколько овсяных печений и упаковку готовой, мелко нарезанной ветчины, просроченной всего на сутки. Бокал я захватить забыла, но снова спускаться вниз не хотелось. Поэтому я, как подросток, уселась на матрасе, прислонилась спиной к стене и отхлебнула прямо из горлышка. Вино, купленное по дороге в Прагу, один из отличнейших сортов — «мюллер-тургау». Я пила не для храбрости, не чтобы забыться, а дабы отвлечься от своих страхов, думала о посторонних вещах. Например, я могла бы думать о Поле, но очень быстро мои мысли переключились на Антона Адамека. Мы с ним в машине. Занимаемся любовью. Ни грамма чувств. Примитивно, грубо, предсказуемо. Если бы он не вышел. Если бы я повезла нас в более темное место. Все что угодно, лишь бы больше не думать ни о чем другом. Я была одна, я была омерзительна, но никто в этот момент меня не видел. Торопливо допив вино, я провалилась в сон.

* * *

Меня разбудил рассвет или скорее сон, в котором снова фигурировала моя сестра. Ей исполнилось шесть или семь лет. Она бегала по участку, мы устраивали праздник в саду, там были друзья, наши взрослые дети, родственники. В этом сне не было ничего ужасного, и все же, проснувшись, я ощутила чистый, незамутненный приступ страха. Мне потребовалось несколько секунд, прежде чем я поняла, где нахожусь. Увидела почти пустую бутылку от вина, нащупала под одеялом телефон. Без четверти пять. Я не помнила, как уснула. Если бы не сестра, которая являлась мне только в глубоком сне, я бы решила, что мое состояние скорее напоминало легкую дремоту на грани сознания.

Слабый проблеск утреннего света в комнате — предчувствие зарождающейся зари.

Я подошла к окну. Реку затянула тонкая дымка — над землей низко висел туман.

Ахо говорил о реке. И о липе. Больше ни из одной другой комнаты в доме не открывался столь же обширный вид, как отсюда. А ведь обычно он просыпался именно на рассвете.

Взволнованный больше обычного, по словам персонала, но в то же время пребывающий в большей ясности ума. Казалось, та же самая вещь случилась и со мной, несмотря на слишком большое количество выпитого после полуночи вина. Словно прояснялись картины прошлого и разрозненные фрагменты соединились между собой.

Впервые за долгое время я вызвала к жизни ту часть себя самой, которая никогда мне не нравилась и которую, как я думала, оставила навсегда позади. Та моя часть, что составляла графики и расписания, вписывала время и распределяла людей, пока не останется вопросительных знаков и пустых незаполненных строк.

Первый временной отрезок — это ночь, когда Людвик сбегает и прячется в туннеле. Той же самой ночью Ахо, спасая свою жизнь, удирает с моста домой, а его мать закладывает последними кирпичами стену, которой заканчивается туннель. Тем самым проход наружу оказывается замурован.

Ночь сменяется утром.

Когда же стихает крик?

Людвик уже распрощался с надеждой быть спасенным или на это понадобилось куда больше времени? Продолжает ли эхо его призывов о помощи гулять по дымоходам и вентиляционным шахтам, так что нельзя с уверенностью сказать, откуда они исходят? Неужели Юлия тоже ничего не слышит? Или же она услышала крик уже тогда, когда клала последние кирпичи?

Снаружи становится чуть светлее. В лучах пробивающегося солнца блестит паутина. За туманом река делает свой крутой поворот. Что происходит, когда дно мелеет и множество трупов застревает в камнях и камышах, выталкиваемые наверх теми, кто находится внизу?

Я вспомнила о списках пропавших без вести. Подумала о том, сколько людей могли трудиться на пивоварне такого размера — жженый запах солода и хмеля. И о матери Людвика, Милене, которая была среди них.

Как же близко от могилы на том берегу реки, где мать похоронена вместе с другими мертвецами на рассвете, до туннеля под землей, где в итоге мальчик свернулся калачиком. Дам из книжного магазина проник в туннель и ускорил его кончину, но он все равно кричал до последнего…

Живые несут мертвых. На рассвете Ахо стоит у окна спальни и видит тела, которые плывут по реке, видит, как на том берегу их достают из воды и несут вверх по склону.

Вскоре в дверь дома садовника раздается стук. Пришедшие заставляют старшего Кахуду взять лопаты и рыть могилы, пока его сын прячется в доме и наблюдает за происходящим в окно.

Движущиеся в легком тумане тени. Вот откуда бежала во сне моя сестра, со стороны реки, словно хотела сообщить мне что-то. Исторгнутая из подсознания, бегущая от мертвых.

* * *

Утро разошлось в полную силу, с прекрасной безоблачной погодой и солнцем, которое резало глаза. Я проглотила двойную дозу альведона. На завтрак — кофе и поджаренный хлеб, который нашелся в морозилке.

В девять часов тридцать семь минут я получила сообщение от Антона Адамека.

Судья принял решение арестовать Даниеля. В пятнадцать ноль-ноль полиция желает встретиться со мной для дополнительного допроса. На котором Адамек будет присутствовать в качестве переводчика.

Я слышала, что существует два способа реагирования в состоянии повышенного стресса и паники. Оба восходят еще к тем временам, когда человек жил в степи и зачастую вел себя как дикий зверь, опираясь на инстинкты. Ты можешь сбежать, а можешь драться. Мгновенная оценка ситуации, сравнение разницы в весе. Большинству доступны обе возможности.

Газанув, я несколько быстрее, чем следовало, проскочила между столбами ворот, скорее прочь от того места, где я мечтала поставить выкрашенную голубой краской скамью.

Миновала мост, проехала мимо гостиницы и остановилась на городской площади. Подошла к тяжелым дверям под башней с часами, ненавидя саму себя за то, что не разобралась с этим сразу же. Ощущение или скорее твердая уверенность в том, что я вот-вот потеряю контроль над ситуацией и останусь ни с чем.