Читать книгу "Лик Черной Пальмиры - Владимир Васильев"

Лайк был зол и раздражен. Еще бы, потеря Озхара совершенно нарушила его планы на будущее. В рядах Дозора образовалась новая брешь, которую некем было закрывать. Вместо еще недавно ожидаемого пополнения в лице питерских чародеек — только потери. Правда, Плакуна и Витьку Моисеенко, павших жертвами шального налета одурманенных Ямайцем инквизиторов, пообещали ревоплотить…

Но Лайк прекрасно знал реальную цену обещаниям европейской бюрократии. Слова от дела могло отделять целое столетие. Да и вообще до дела могло не дойти.

Завулон намекал Лайку, что неплохо бы тому заглянуть в Москву, однако киевлянин в Москву решил не ехать. Хватит, позатыкали хозяйские дыры. Пора и своими скорбными делами заняться.

Вот и получилось, что победа для непосредственных исполнителей операции «Черная Пальмира» обернулась сущим поражением.

Неудивительно, что Лайк всю дорогу к разговорам был не расположен — с непроницаемым лицом читал купленную в аэропорту книгу. А Швед, невольно чувствующий себя виноватым, если у шефа бывало подобное настроение, оживил плеер, натянул наушники и погрузился в мир звуков.

Оставаясь надеяться, что Киев его отогреет и утешит.

«Почему? — думал Швед. — Почему Озхар так поступил? Неужели женщина ему дороже дела? Дороже приятелей и соратников?»

«Почему люди вообще стремятся друг к другу? Ведь одиночество выгоднее и надежнее. Одному проще — не нужно ни о ком заботиться, и не нужно ради одних близких предавать других близких…»

«Почему, зная это, многие тем не менее сами лезут в неволю, подставляют шею под ярмо отношений и вязнут, вязнут в этом коварном болоте, откуда выход только через боль, душевную пустоту и разлуку?»

«Почему одни охотно загребают жар для других, хотя прекрасно сознают, что их цинично используют?»

«Чем Иные в принципе отличаются от людей, если позволяют себя так цинично использовать?»

Отвечать Швед даже не пытался. Вопросы падали в пустоту один за другим, падали, чтобы отдаться эхом в чьих-нибудь душах. А мир оставался таким же неправильным и несправедливым, каким представлялся в далеком детстве, когда кому-то позволено почти все, а прочим — только то, что делать меньше всего хочется. Желанное же, по обыкновению, под запретом. Почти для каждого — исключение составляют лишь те, кто менее всего этого заслужил.

Потом Швед решил, что ноет и жалуется, и расстроился еще сильнее. А заодно решил изгнать из головы вообще все мысли до единой и просто раствориться в музыке. Тем более что на затянутой дымкой земле проступили привычные контуры древнего Киева, а в наушниках зазвучала хорошо знакомая песня.

Самолет заруливал на посадку.

Белый снег, серый лед

На растрескавшейся земле.

Одеялом лоскутным на ней

Город в дорожной петле,

А над городом плывут облака,

Закрывая небесный свет.

А над городом — желтый дым,

Городу две тысячи лет,

Прожитых под светом Звезды

По имени Солнце…

Облаков было немного — во всяком случае, не настолько много, чтобы, взглянув в иллюминатор, Швед не мог рассмотреть город. А кто-нибудь там, внизу, так же легко мог задрать голову и разглядеть над Днепром серебристую птицу.

И две тысячи лет — война,

Война без особых причин.

Война — дело молодых,

Лекарство против морщин…

Эта война почти незаметна. Вот, к примеру, многие питерцы узнают о событиях последних недель? О стычке на Марсовом поле и курьезном пленении Ямайца? Ой, немногие…

…И согрета лучами Звезды

По имени Солнце…

Звезда по имени Солнце заглядывала в иллюминаторы лайнера, бросала подвижные зайчики на обшивку, на противоположные ряды кресел. Пассажиры жмурились.

И мы знаем, что так было всегда,

Что судьбою больше любим,

Кто живет по законам другим

И кому умирать молодым.

Он не помнит слово «да» и слово «нет»,

Он не помнит ни чинов, ни имен.

И способен дотянуться до звезд,

Не считая, что это сон,

И упасть опаленным Звездой

По имени Солнце…

Неправда, Виктор. Города помнят и слово «да», и слово «нет». Они вообще многое помнят. Скорее всего ты это знал. Иначе почему не спел обычным людям четвертый куплет? Тот, который теперь доступен лишь в сумраке?

И вот город зажигает огни,

Огни — это наши глаза,

Город знает нас в ясные дни,

Город помнит нас даже в слезах.

И за эти две тысячи лет

Он к огням наших глаз привык,

Он не делит на своих и чужих,

Для него мы все только на миг

Задержались под светом Звезды

По имени Солнце…

— Вставай. — Лайк похлопал Шведа по плечу. — Прилетели.

Швед выключил плеер и снял наушники.

Их встречали Ефим с Платоном Смерекой. Уже в лимузине Лайк, по сложившемуся обычаю со стаканом вермута в руке, подозрительно отстраненно поинтересовался у Шведа:

— Ты сам-то хоть понял, что натворил?

— В каком смысле? — решил уточнить Швед. А то мало ли что Лайк имеет в виду?

— Ты ведь Ямайца опозорил на весь мир. Уделал его без магии.

Швед насупился:

— А что мне оставалось?

Опорожнив одним глотком сразу полстакана, Лайк задумчиво прокомментировал:

— Между прочим, ты единым махом подвел черту под одним из старых теоретических споров. Кое-кто долго ратовал за неполное погружение в сумрак. Так действительно и магией пользоваться можно, и силы не настолько теряешь. Но зато любой, даже простой человек, не Иной, может без труда хватить тебя по затылку чем под руку подвернется.

— Шеф, — угрюмо спросил николаевец. — Я что-то не пойму, ты меня осуждаешь или же одобряешь?

Шереметьев подавил глубокий вздох:

— Взять Ямайца без грохота и потерь ты, безусловно, помог. Так что скорее одобряю.

Разговору молча внимал Ефим — перебивать он, конечно же, не решался.

— Я вижу, ты домой хочешь, — обратился Лайк к Шведу. — Езжай, отлежись. Платон! Через вокзал, пожалуйста!

И — тише:

— Николаевский как раз через сорок минут.

— Спасибо, — пробормотал Швед. Домой ему и правда хотелось.

Киев проплывал за тонированными окнами.

Перед вокзалом Швед пожал протянутую шефом руку, кивнул Ефиму и вышел.

— Я найду тебя через недельку, — сказал Лайк. — Будет большой разбор полетов.

— Угу. Пока.

Дверь почти бесшумно захлопнулась, и лимузин укатил.