Читать книгу "Прорвать Блокаду! Адские Высоты - Алексей Ивакин"

И неважно. Совершенно неважно, что грудь разрывает болью, а волосы седеют.

И тут же все проходит. И только сердце начинает бешено стучать. Иду вытаскивать простиранные потоком воды камуфляжки. Потом вывешиваю их на сушилке – веревках, натянутых между двух берез.

В это время договариваются – кто поедет на раскладку.

Змей, Мать, Заяц, Мурзик и я.

Вспомнил!

Зайца зовут – Пашка!

А потом иду в землянку и пытаюсь уснуть.

А в голове вертится…

Как?

Ну как он смог погибнуть здесь?

И так вертится до утра… Даже во сне… Как часто я вижу эти сны…

День шестой

Зато выспался. Утром все ушли работать, а я дремал в свое удовольствие.

«Урал» придет не раньше десяти утра. Так что раньше восьми утра можно не вставать.

Разговаривать с утра лень.

Бродим по лагерю, как зимние мухи по старому навозу.

На войне – как на войне. Есть время расслабиться? Расслабляйся. Если есть возможность бежать – беги. Если стоять – стой. Если сидеть – сиди. Если лежать – лежи. Жить? Живи.

Вот я и живу на вытащенном из палатки спальнике. Лежа живу. Кофеек попиваю. Книжку читаю. Покуриваю. Тишина… Красота!

Солнышко светит сквозь веточки полуобнаженных деревьев…

Ну что еще человеку надо?

Какую книжку читаю? А так… Богомолова. «Момент Истины». Совершенно по-другому она воспринимается здесь. Не там, дома, а здесь. Когда ты под голову себе подложил пробитую каску, а босые ноги опустил в холодную воду заплывшей от времени воронки.

Красота…

Вот Ритка бродит вокруг стола, чего-то высчитывает. Вот Змей чего-то на столе вырезает ножиком. Вот Мурзик совершенно невозмутимо смотрит куда-то в лес и курит, курит. И Заяц бегает туда-сюда. Зачем он туда-сюда бегает? А он Заяц – обязанность у него такая. Бегать.

Расслабление… Нирвана… Солнце… Сегодня будет жаркий день… Жаркий… Да…

Вдруг Мурзик из-за пазухи достает пилотку. Надевает ее. Из кармана достает наган. А потом встает и идет в лес. И только желваки на его лице играют. И какой-то он весь переломанный… Еле идет… И холод штыка на теле…

Просыпаюсь я от окрика:

– Подъем, Дед!

– А? – подскакиваю я.

– Машина пришла.

Зашнуровываю берцы. Спальник и книгу тащу в землянку. Хотя небо и без облачка – это Питер. Дождь может налететь внезапно. С Ладоги или с Балтики – какая нам тут, в лесу, разница? А потом идем на дорогу.

Ветерок такой легкий, что даже не гаснет спичка, от которой прикуриваю. Благодать…

Идем. И тащим на себе мешки с костями. Нет. Мешки с бойцами. Сегодня мы их уложим в гробы.

Забираемся в кузов грузовика. Грузим мешки сюда же. И долго – очень долго! – ждем Тамбов. Лена со своими ребятками, как обычно, опаздывает. Тамбовский командир – чемпион по опозданиям.

Прибегают как раз в тот момент, когда у прапора из пайбата заканчивается терпение.

Он только завел машину – эти прибежали.

Ну и поехали.

На дне кузова лежат убитые в сорок первом-втором-третьем.

Мы, живые из одиннадцатого года, сидим на лавках.

Пока живые.

А они, пока, мертвые. Никто более, чем они, не заслужил жить. Но живем мы. А они мертвые.

Ничего.

Это ненадолго.

Едем себе, едем. По заднему борту хлопает тент. Машина прыгает на кочках. Оттого что нечего делать – высовываюсь за тент и начинаю считать столбы линии электропередач.

Одиннадцать… Двадцать семь… Тридцать… Сорок два…

Сорок два столба.

И поворот у «Журавлей». Где-то здесь мы в сорок втором остановились.

Машина вышла на трассу. Стало чуть меньше трясти. «Урал» прибавил скорости.

Скучно… Нет никаких приключений. Ну не считать же приключением то, что мы на ходу привязываем тент к крыше кузова? А то не видно «фольксов» и «тойот», обгоняющих армейский «Урал».

Просто едем.

Вот еще поворот. Машина притормаживает – дорожники шлепают горячим асфальтом по ямам. Кисло пахнет битумом. Точно кто-то из чиновничьих снусмумриков приедет завтра. А мы им шоу обеспечиваем. Готовим кости для пиара.

Солнышко греет лицо. Я млею, как старый кот, подставляя небритую свою морду под горячие лучи. На небе ни облачка.

Еще поворот.

Проехали Молодцово – странная деревенька на краю войны и мира. Три хрущевки и кучки молодых алкоголиков, зорко восседающих у подъездов аки грифы, вожделеющие добычу. Один магазин. Надо будет сюда заехать на обратном пути.

Еще поворот. Въезжаем на мемориал. Машина тормознула. Приехали.

Выпрыгиваем из кузова, щелкая каблуками берцев по асфальту. Блин. Я уже отвык от асфальта.

Мимо идут какие-то люди. В гражданской одежде. В чистой одежде. Я внезапно обнаруживаю, что весь грязный. Руки умудрились в себя впитать прах той войны и почернели. Безымянный и средний пальцы на правой руке вообще желтые – от «Примы». Про одежду и говорить нечего. Вроде бы отстирал вчера? Ан нет. Прошелся от лагеря до машины – вот уже и ботинки в грязи. И на внутренних сторонах штанин – глина.

И вдруг я понимаю: мне эта глина, эта грязь, эта земля – наша земля на моих ногах! – важнее любых наград.

На моих ногах – прах моих предков.

Вот так.

Идем к главной площадке мемориала. Слева и справа – мраморные и гранитные плиты. На плитах имена, звания и даты. ИХ так много… их ТАК много… их так МНОГО…

Синявинские высоты – одно из самых страшных мест на земле.

Странные холмы в центре болот. Здесь сидели немцы и долбили по Дороге Жизни. Сюда шли те, которых мы сегодня привезли сюда в «Урале».

Здесь… Здесь страшно. Даже сейчас, в мирное время.

Мы выгружаем мешки из кузова.

Тащим их к гробам. Саша их уже расставил по порядку.

– Пока двести восемьдесят бойцов со всей экспедиции, – говорит он нам. – Может быть, еще кто поднимет сегодня?

Может, конечно.

Все в этом мире бывает.

Снимаю обтянутую красной тканью крышку с одного из гробов.

Внутри мягонько. По-настоящему сделали.

Крышку складываю на соседний гроб. Их тут ровно сто штук. Обычно складывают троих в одну домовину. А иногда и одного. А иногда и десятерых.

Подтаскиваю мешок. Начинаю выкладывать. На белую подкладку гроба падают кусочки земли.