Читать книгу "Черная книга русалки - Екатерина Лесина"

– Узнаешь? – Мэчган, схватив подсвечник, сунул его к самому идолу. – Вот она какая! Вот!

Железная.

– Водяница, она же русалка, она же... – Мэчган нежно погладил создание по голове. – Она прекрасна.

Разве? Железная баба была громоздка, неуклюжа, местами кожа ее, натертая жиром, блестела, местами пошла ранней, яркой ржавчиной, на которой заклепки выделялись уродливыми бородавками. Но даже не в них дело, а в том, что несуразной была фигура, квадратной какой-то, ломкой, кривобокой.

А вот лицо красивое, будто каким-то иным мастером вылепленное, живое почти, человеческое.

– Не трогай! Не прикасайся к ней! Я... я сумел! Ночью, сегодня же ночью... водяницу только водяница одолеет. Снимет проклятье, освободит места эти... и тебя освободит, и меня... Брюсова книга не лжет.

Безумец. Лизавета осознала сей факт с грустью и некоторым облегчением, ибо безумие отца объясняло многое, в том числе и явную его нелюбовь. Но что взять со скорбного разумом? И не колдун он, и не антихрист, и ничего-то тайного в тайной комнате нету. Баба железная? Так какой от нее вред. Стоит себе, зарастает паутиной, покрывается ржой, стареет...

Пожалуй, скажи кто, что в мыслях этих не было ничегошеньки детского, Лизавета удивилась бы. А узнай, что план, который в этот миг возник в голове ее, и не для каждого взрослого приемлем был, так и вовсе расстроилась.

– Брюс... у Брюса все получилось, все вышло... Черная книга... Я ее помню! Хорошо помню! Вот она, тут. – Никита постучал по круглому пузу русалки, и та отозвалась гулким звуком, свидетельствующим, что внутри статуи – пустота.

– Кем бы Брюс был да без книги? Никем! Только что в ней смысла? Пустота... познание – та же пустота... – продолжал бормотать отец, уже не обращая внимания на Лизаветино присутствие. – Она желает книгу вернуть? Пусть забирает! Пусть! Теперь моя русалка в озере жить будет! Теперь я там хозяином стану! Я!

Лизавета тихонько вышла и, притворив дверь, услышала, как лязгнул хитрый замок. Пожалуй, именно этот звук, железо о железо скребущее, и стал той последней каплей, что заставила ее решиться.

Страшно! Кто бы знал, до чего страшно ей...

Страшно смотреть в глаза тех, кто любил когда-то, а теперь столь же искренне и глубоко ненавидит, и чувство это, взращенное на остатках любви и привязанности, было куда сильнее прежнего.

Страшно засыпать, ожидая смерти, а та подбиралась все ближе и ближе, ширилась, наполнялась слухами, как река ручьями по весне, вот-вот вспухнет водой, сметет плотину запретов и...

Страшно слушать шепот за спиной. Страшно ждать невесть чего. Страшно... ей просто очень страшно.

– Покайтесь! – донеслось снизу. – Покайтесь и прощены будете!

– Я сумел! – пробивалось сквозь дверь и тонуло в железном скрипе.

Лизавета заткнула уши руками и побежала в комнату. Ей нужно хорошо подумать, очень хорошо подумать, что делать дальше... впрочем, она уже знала, но продолжала надеяться, что кто-нибудь остановит.

Ей было страшно убивать.

Но она не увидит, нет, конечно, не увидит, она будет далеко, когда все случится, она... она просто спасает себя.

Пашка приехал лишь под вечер, и не один. Следом за ним из машины, неловко выпячивая ноги, кряхтя и постанывая, пытаясь выкарабкаться из излишне низкого сиденья, выбрался Антон Антонович. Сейчас, впрочем, как и прежде, он выглядел человечком самым что ни на есть обыкновенным, староватым, одутловатым, потасканным и припыленным, усталым и вспотевшим.

Темная рубашка его, пропитавшись потом, потемнела еще больше, пошла разномастными пятнами, разъехалась на воротничке, оголяя дрябловатую бледную кожу. Редкие волосы прилипли к залысинам, глаза запали, щеки поползли, намечая грядущие брыли.

– Здрасте, – буркнул он, хватаясь за поясницу. – Где Вадим Михайлович?

– Понятия не имею, – ответила Ксюха, сплевывая вишневую косточку. Вытерла руки о платье и, спрыгнув с перил, протянула руку следователю: – Добрый день. Рады вас видеть.

Шукшин руку пожимать не стал, наверное, смутили розовые пятна вишневого сока на коже.

– Теть Оль, он ведь и тебе-то не сказал, да?

– Да. – Ольга почувствовала, что краснеет. Но ведь она и вправду не знает! Она понятия не имеет, куда мог подеваться Вадик. Он вообще человек чужой, незнакомый... более незнакомый, чем казалось вначале.

– Плохо. – Антон Антоныч поднялся по ступенькам и, рухнув в плетеное креслице, вытянул ноги. – Ну что, давайте рассказывайте.

– Пашка, рассказывай! Садись и рассказывай.

– Так все-таки, где Вадим Михайлович? – снова поинтересовался Шукшин, вытягивая из кармана мятую тетрадь. – У меня к нему пара вопросов имеется... вот, скажем...

Он достал фотографию, расправил на коленке и, протянув Ольге, поинтересовался:

– Он при вас не упоминал о Майе Кузнецовой? Или, может, снимок такой показывал? Не узнаете, нет?

Как можно не узнать это лицо? Высокий лоб, тонкие брови, узкий, вытянутый подбородок и огромные, преисполненные задумчивой печали глаза.

– Кто это? – Ксюха взяла фотографию без спросу и, поднеся к глазам, скривилась. – Ну и постная же физия!

– Это Майя Кузнецова, – ответил Пашка. – Без вести пропавшая в восемьдесят восьмом году, официально признана умершей, но реально ни тела, ни вещей, вообще ничего. Как сквозь землю.

Антон Антоныч кивнул и, подвинув к себе тарелку с вишнями, добавил:

– Или сквозь воду. А Вадим Михайлович Гурцев был последним, кто ее видел. Точнее, как я полагаю, что последним, кто признался, что видел. И еще полагаю, что он очень хочет узнать, что же случилось с гражданкой Кузнецовой. Или уже знает?

– Теть Оль!

– Нет... я... я не знаю... я не могу... это не моя тайна, и вообще...

– Это не тайна, это подсудное дело, – помог решиться Шукшин. – Причем дело кровавое. Четыре трупа в восемьдесят девятом году. И... Нестор Бужский, Григорий Кушаков, Евгений Святцев, – принялся перечислять фамилии, загибая пальцы. – Плюс, как полагаю, Темнева, хотя тут не все понятно. И еще один человек в больнице. Точнее, даже два, если всех учитывать. Так что, видите, хранить секреты в подобных случаях не слишком-то уместно.

– Где ты вчера была? – Ксюха дернула за рукав. – Теть Оль, ну ты же знаешь! Даже если думаешь, что не знаешь, все равно... ты исчезла, а он, когда узнал, где ты, жутко разозлился и ушел. А когда вернулся, так вообще запер и тебя, и меня.

– Ты не говорила.

– Пугать не хотела. Ну теть Оль, ну что ты как маленькая! Тут уже не русалки, тут... маньяк.

Шукшин кивнул, поддерживая пламенную Ксюхину речь, и, оттопырив губу, добавил: