Читать книгу "Вдова-шпионка. Как работа в ЦРУ привела меня из джунглей Лаоса в московскую тюрьму - Марта Петерсон"

У нас родилось немало теорий о судьбе Тригона, но делать выводы было рано. Техники и специалисты по отчетности изучили его отчеты за последние шесть месяцев, аномалии в передаваемых пакетах, неявки на объекты и перемены в качестве съемки. Мы обсудили мужчину в военной форме, которого видели в конце июня, и неожиданное появление фургона в парке на объекте “Лес”. Мы также оценили, какова вероятность того, что Тригона к тому времени уже арестовали. Никто не обвинял меня и даже не намекал, что я могла спровоцировать его арест. Но были офицеры, которые полагали, что я потеряла бдительность или не заметила слежку в ходе важной операции. На дворе стояла середина семидесятых, и некоторые считали, что на задание стоило отправить мужчину, а не женщину.

В конце концов мы по крупицам собрали информацию о судьбе Тригона из источников по всему миру. Завербованные нами офицеры КГБ и советские чиновники получили сообщения о Тригоне из штаб-квартиры КГБ и выяснили, как был установлен факт его государственной измены. Версий было много, но все они превозносили контрразведывательные навыки сотрудников КГБ. В сообщениях содержались призывы не терять бдительность и строгие предостережения относительно главного противника — так в КГБ называли ЦРУ. Офицеров КГБ предупредили о возможных попытках ЦРУ воспользоваться слабостями советских граждан, такими как чрезмерное пристрастие к алкоголю, неуместные супружеские измены и простая алчность, чтобы завербовать их при помощи шантажа.

Как и предполагалось, после обеда в понедельник я встретилась с адмиралом Стэнсфилдом Тернером, которого президент Картер в марте 1977 года назначил директором центральной разведки. Он пришел в ЦРУ со стороны и, по слухам, сомневался в ценности и необходимости агентурной разведки. Он полагал, что надежные разведданные можно получить только при использовании технических средств, которые исключали вероятность человеческих ошибок при оценке ситуации. До встречи с ним я толком не знала о его взглядах и сочла, что он недостаточно информирован о деле Тригона и нашей оперативной деятельности в Москве.

Он приветливо встретил меня в своем большом кабинете на седьмом этаже штаб-квартиры и предложил мне сесть за длинный стол для совещаний. Сам он, само собой, сидел во главе стола, а я расположилась справа от него. Он отпустил сопровождавшего меня офицера, явно желая услышать мой рассказ без купюр и вмешательства сотрудников штаб-квартиры. Он спросил, как у меня дела, а затем велел мне изложить все по порядку. Я рассказала всю историю — конечно же, не прибегая к крепким словам. Он задал несколько вопросов. Позже я узнала, что фактически он проводил со мной собеседование, потому что хотел, чтобы во вторник я вместе с ним отправилась на регулярную встречу с президентом. Полагаю, я выдержала экзамен: в конце нашей встречи он пригласил меня на следующий день навестить президента. Он несколько раз повторил, что я могу рассчитывать от силы на девять или десять минут, за которые мне нужно будет рассказать президенту свою историю.

Вернувшись в свой кабинет, я обнаружила там Тима, который только что вернулся из отпуска. Мы обнялись со слезами на глазах. Словами не объяснить, какие чувства переполняли нас в тот момент, ведь мы оба были преданы Тригону и заботились о его благополучии. Я в подробностях рассказала Тиму, что произошло в пятницу вечером. Когда к нам присоединился Джек, мы начали строить теории о случившемся. К концу дня мы сошлись во мнении, что Тригон, вероятно, проявлял излишнее рвение при сборе документов, из-за чего его поймали за фотографированием бумаг на работе или при попытке вынести их за пределы МИДа, чтобы сфотографировать дома. Многим из нас всегда казалось, что Тригона нужно сдерживать, потому что он слишком горит желанием добывать для нас информацию, подвергая себя неоправданному риску. Ни Джек, ни Тим не намекали, что я совершила ошибки, но я продолжала волноваться, что своими действиями поспособствовала аресту Тригона.

В 13:00 во вторник, 19 июля, я стояла у главного входа в штаб-квартиру, одетая в то же платье, что и накануне. Заместитель Джека, Джон, забрал меня и повез в центр города, в офис директора центральной разведки, который находился неподалеку от Исполнительного офиса президента (ИОП). Был типичный для Вашингтона летний день: тридцать градусов жары, чрезвычайно высокая влажность. Джон ездил на старом универсале марки “Форд”, в котором не работал кондиционер. Я была вся на нервах, но немного успокоилась, когда мы выехали на автостраду имени Джорджа Вашингтона и мне в лицо пахнуло ветром из открытых окон. Мы миновали мост и въехали в Вашингтон, где Джон высадил меня у главного входа в офис директора центральной разведки.

После краткой встречи в кабинете директора мы вместе с ним пешком прошли к ИОП и вошли на первый этаж, где находился главный пост охраны Белого дома. Я была в восторге уже от того, что вообще оказалась там, а ведь всего через несколько минут мне предстояло встретиться с президентом США. Нас обыскали (с помощью металлоискателя, так что на этот раз обошлось без чужих рук у меня под блузкой), после чего мы получили по пропуску и вошли в тоннель, ведущий в подвал Белого дома. Вслед за директором я поднялась по узкой лестнице, которая привела нас в главный коридор, идущий к Овальному кабинету. По пути директор показал мне зал заседаний кабинета министров и несколько исторических полотен.

Секретарь президента поздоровался с нами и предложил нам подождать встречи на диване с цветочной обивкой. Директор снова напомнил мне, что у меня будет от силы десять минут, чтобы описать случившееся в Москве. Я чувствовала себя готовой к встрече, но все равно волновалась. К счастью, у меня было время остыть после жары на улице. Мои длинные волосы были убраны в высокий пучок. Много лет спустя я стала жалеть, что у меня не осталось на память фотографии с президентом, но фотографироваться на той встрече никто и не думал.

В 14:00 секретарь открыл дверь, и мы вошли в Овальный кабинет. Директор представил меня советнику президента по национальной безопасности Збигневу Бжезинскому и вице-президенту Уолтеру Мондейлу. Войдя в кабинет, президент Картер пояснил, что он пришел со встречи с Менахемом Бегином, который занимал пост премьер-министра Израиля. Я с восхищением подумала, что тоже значусь в президентском календаре, причем сразу вслед за Бегином.

Поздоровавшись со мной, президент предложил мне сесть на диван справа от его вольтеровского кресла. Президент Картер был невысоким, даже маленьким, а на его румяном лице виднелась сыпь. Он казался усталым. Я положила на стоявший рядом журнальный столик копию тайника и эскизы объекта, чтобы мне было проще объяснить президенту, что именно произошло. Директор Тернер сел рядом со мной на диван, Бжезинский — на стул лицом к президенту, а Мондейл — в кресло напротив Тернера, которое было немного отвернуто от президента, что отражало некоторое безразличие Мондейла к нашей встрече. За все время он не сказал ни слова.

Я стала рассказывать историю Тригона — сколько он работал на нас, как мы взаимодействовали с ним в Москве, — стараясь не говорить лишнего, чтобы уложиться в обозначенное директором время. Но стоило мне перейти к изложению событий вечера 15 июля, как Бжезинский принялся дополнять мой рассказ: он уточнил, что все произошло на Краснолужском мосту, назвал настоящее имя агента, а также подчеркнул исключительную ценность разведывательной информации, которую нам поставлял Тригон. Очевидно, он читал пришедшие из Москвы телеграммы о моем аресте. Я знала, что, как советник президента по вопросам национальной безопасности, он входил в число немногих, имевших доступ к разведывательным отчетам Тригона. Он явно был знаком с делом Тригона и высоко ценил его работу.