Читать книгу "Последняя из дома Романовых - Эдвард Радзинский"

– И не даст, Алеша. Потому что уж очень хочешь ты детей. Не будет их у тебя. За шутки наши не будет...

– Опять бредишь!

– Пусть из Санкт-Петербургу... из дому моего... ее туалетец мне привезут золотой, – бессвязно сказал Григорий.

– Какой туалетец? – терпеливо спросил брат.

– Ну, который государыня, полюбовница моя прежняя, жене моей покойной к свадьбе подарила...

– Зачем он тебе, Гриша? – все так же терпеливо, как с ребенком, про должал разговор с братом граф Алексей Григорьевич.

– Скучаю по разговору с покойницей... Я как голову положу на тот туалетец посреди ее флакончиков, тотчас разговор слышу.

– Какой разговор, Гриша?

– Жены-покойницы. Все говорит: «Не будет вам, Орловым-то, счастья. За ваши грехи меня у тебя забрали. За то, что шутить часто изволили».

– Послушай! В себя-то приди! И опомнись!

– Не хочешь... Неужто забыл, как император всероссийский подышать воздухом у тебя просил? А ты и пошутил. А потом совсем с ним пошутил – за горло его... И с нею... с той женщиной... совсем отменно пошутил: в Петербург доставил на смерть. И как она от чахотки, так вот и жена моя от чахотки...

– Замолчи, – в бешенстве прохрипел Орлов и схватил брата за руку.

– Больно, – равнодушно сказал Григорий. И прибавил: – И я вот... вослед за тобой тоже пошутить рискнул.

Алексей уставился на брата и только прошептал:

– Да ты что?

– Будто не знаешь? Врешь, все знаешь! Она тебе все говорит. Оба вы злодеи... За горло взяла она меня, – он засмеялся, – как ты императора... Вот ту, настоящую, я и привез...

Алексей в ужасе смотрел на брата.

– Послушай, брат, я скоро уйду к жене-покойнице... Чтоб мне там по– менее мучиться: пусть она ее из крепости освободит. Тихая она, как птица ручная. В монастыре пусть поселит. Там ей самое место. Обещай! Как я уйду, поедешь к ней и скажешь: дескать, так и так, полюбовник твой сделать это велел, иначе на том свете проклинать тебя будет... – Он замолчал.

– Значит, ты... – тихо выдохнул Алексей.

– Угу... Шутку твою повторил. Всю. Целиком. От корабля до крепости. Да вот жена моя шутку не выдержала. Прекрасна была и чувствительна. Как поняла ту шутку – гаснуть стала... Не хочу я здесь более. Я старался, поверь. Лежал сколько дней в комнате – все старался. Отпусти меня к ней, Алеша.

– Побойся Бога...

– Я всегда меж вами был первый, – продолжал Григорий, – первый чины получал, первый к трону стоял, во всем я был первый... Так что и в смерти мне быть первым. Христом-Богом прошу: не сторожи меня. Яду не дашь – голову разобью. О тот туалетец... А то еще хуже, – прошептал он, – убегу в Петербург. И ее зарежу. Ты нашу кровь знаешь...

Алексей замолчал. Григорий посмотрел ему в глаза долгим взглядом и облегченно засмеялся.

– Ну вот... И слава богу... Как дед – пни мою голову!

В парадной зале дворца за круглым столом сидели пять братьев Орловых. Лакеи неслышно подавали блюда. В молчании шла эта трапеза. Наконец Григорий поднялся и сказал:

– Ну, пора, Ваши сиятельства, господа графы. А я меж вами был князь. Давай, Алеша, из твоих рук.

Алексей молча протянул ему кубок с вином.

– Спасибо, уважил. – Он взял кубок и залпом осушил его.

– До дна, – засмеялся он и поставил кубок на стол.

13 апреля 1783 года.

В парадной зале на столе, покрытом парчовым покрывалом с золотыми галунами, лежало тело Григория Орлова, одетое в парадный мундир генерал-фельдцехмейстера. У изголовья священник читал псалтырь и стояли в карауле двенадцать офицеров.

Братья Орловы выносят гроб из дома. Множество людей собралось во дворе.

Как писал очевидец, «братья вместе с сотоварищами и пособниками его по незабвенному 1762 году при великом стечении народа понесли на плечах своих фоб к последнему пристанищу – Донскому монастырю».

Впоследствии всезнающий секретарь посольства Саксонского двора Георг фон Гельбиг в своей книге «Русские фавориты» подробно описал последние дни и похороны Григория Орлова. И указал, что граф был отравлен.

Из письма Екатерины к барону Гримму:

«Раз двадцать я извещала Саксонский двор, чтоб убрали отсюда ничтожного секретаря. Но Саксонский двор находит, по-видимому, его сообщения прелестными, так как не отзывает его. Но если и после последней попытки, сделанной мною, его не уберут отсюда, я прикажу посадить его в кибитку и вывезти за границу».

1784 год. Москва.

Открылась золотая решетка, и из ворот дома графа Алексея Григорьевича выехала его роскошная карета.

«На следующий год весной решился я ехать к государыне. Она была тогда в зените славы: присоединили Крым. Да и Амур не оставил ее своей стрелой: фаворит у нее был молодой и любимый. И решил я, что пришло мне время исполнить Григорьеву просьбу и что в счастии своем не сумеет она отказать мне».

Зимний дворец.

В кабинете императрицы – Екатерина и граф Алексей Григорьевич.

– Прости, матушка, что побеспокоил тебя посреди трудов твоих великих!

– Ну полно, Алексей Григорьевич! Разве забыл, что меня можно бес покоить в любое время. Я так привыкла, что меня все беспокоят, что давно уже этого не замечаю. Меня заставляют читать, когда я хочу писать, и наоборот. Мне часто приходится смеяться, когда хочется плакать. Мне не хватает времени, чтобы просто подумать хоть одну минуточку. Я должна работать! Работать, работать, не чувствуя усталости ни телом, ни душой, больна ли я, здорова ли! В начале царствования я работала по пятнадцать часов в день. Думала: вот налажу дела, полегче будет. А все то же самое! И притом все сама: устраиваю браки моих фрейлин, издаю журналы... Кстати, о журналах – я сейчас этим как раз занята. Это так важно для общества – иметь хороший журнал. И так трудно это сделать у нас в России. Уж очень мрачны у нас господа литераторы. Вот, к примеру, господин Новиков издавал журнал «Тру тень»... Да ты не помнишь, ты тогда на войне был... И вот сей господин из ну мера в нумер нудно обличал взятки. Да-с, у нас воруют. Но почему об этом нужно скорбеть из нумера в нумер? Почему публика должна все видеть в черном свете? Ах, господа русские литераторы! Почему вы все время требуете от всего рода человеческого совершенства, ему не свойственного? При шлось журнал закрыть... Но все-таки от Европы отставать не хочется. И вообще правитель должен знать общественное мнение. И решилась я опять издавать журнал «Собеседник». Ты, конечно, читал?

– Мы в Москве больше рысаками интересуемся, матушка.

– А жаль, – увлеченно говорила императрица. – Большой успех имею у публики. Я сама издаю журнал... анонимно. Но какие тайны у нас в России! Конечно, все все знают. Я вызвалась печатать в моем журнале критические замечания публики. Вот, думаю, в Европе подивятся свободе нашей! А от ненужных вопросов убережет мое имя... Но я забыла о наших мрачных литераторах. Немедленно господин Фонвизин сделал вид, что не понимает, кто издает журнал на самом деле... И начал спрашивать. Как ты думаешь, что заинтересовало его теперь, когда мы достигли таких успехов в войнах, в образовании, в законодательстве? «Отчего много добрых людей мы видим в отставке? Отчего в прежние времена шуты чинов не имели, а сейчас имеют?» Я на это так ответила: «Потому что в прежние времена в России свободоязычия было поменьше». Ох, чувствую, опять жить нам без журнала!.. – Она усмехнулась и сказала графу: – Прости, все жалуюсь. Сам понимаешь: женщина. Пожаловаться-то хочется! Ну да ладно. Петербургские дела наши тебя не интересуют. – Она вздохнула. – А Гришу вспоминаю часто. Прошлый год был для нас тяжелым: брат твой ушел от нас. Затем граф Никита Иванович Панин, князь Александр Михайлович Голицын. Всех так сразу Господь к себе призвал.