Читать книгу "Сны Эйнштейна - Алан Лайтман"

Однако внимательный глаз выявит мозаичность города. Есть квартал, который живет в пятнадцатом веке. Здесь этажи домов грубой кладки соединяются наружными лестницами и галереями, а верхние щипцы зияют и открыты ветру. В стыках плиточных крыш растет мох. Другой район городишка прямо сошел с картины восемнадцатого века. Бурая обожженная черепица топорщится на вытянутых в струнку крышах. В церкви округлые окна, выступающие крытые галереи, гранитные парапеты. А третий район живет в сегодняшнем дне, здесь аркады тянутся вдоль улиц, на балконах металлические поручни, фасады выложены гладким песчаником. Каждый квартал закреплен за своим временем.

В завершение дня, в эти несколько минут, когда солнце покоится в снеговой седловине Альп, можно присесть у озера и поразмышлять о свойствах времени. Предположительно время может быть гладким и грубым, колючим и шелковым, жестким и мягким. А в этом мире время – липкая материя. Разные части города где-то завязли в истории и дальше не пошли. Так же и люди увязают в каком-то месте своей жизни и уже не могут выдраться.

Вот сейчас в одном из домов предгорья человек беседует с другом. Он рассказывает о годах учения в гимназии. По стенам висят свидетельства его успехов в математике и истории, на книжных полках лежат спортивные медали и стоят кубки. На столе фотография, где он капитан фехтовальной команды, в обнимку с ним другие юноши, которые потом окончили университет, стали инженерами и банкирами, женились. В комоде хранится его тогдашнего, двадцатилетнего, одежда – фехтовальная куртка, твидовые штаны, теперь уже тесные в поясе. Его друг, годами пытавшийся свести его с людьми, вежливо кивает, старается не задохнуться в крохотной комнатушке.

В другом доме человек сидит за столом с двумя приборами. Десять лет назад он сидел так же против отца и не мог сказать, как он любит его, он перебирал в памяти детские годы, ища какую-нибудь минуту близости, вспоминал вечера, когда молчаливый человек сидел одиноко с книгой и он не смог сказать ему, как он его любит, не смог. На столе две тарелки, два бокала, две вилки – все, как в тот последний вечер. Он начинает есть, кусок не идет в горло, он безудержно рыдает. Он так и не сказал, что любит его.

В третьем доме женщина любовно смотрит на фотографию сына – молодого, смеющегося, полного жизни. Она пишет ему по давно не существующему адресу, воображает счастливые ответные письма. Когда сын стучит в ее дверь, она не отвечает. Когда он с распухшим лицом и остекленевшими глазами кричит ей с улицы и просит денег, она не слышит его. Когда сын, нетвердо подойдя к двери, оставляет ей записки, умоляя увидеться, она выбрасывает их потом, не читая. Когда сын с вечера встает под ее окнами, она пораньше ложится спать. Утром она смотрит на фотографию, пишет любящие письма по давно не существующему адресу.

Старая дева видит лицо юноши, любившего ее, в зеркале спальни, на потолке в булочной, на глади озера, в небе.

Трагедия этого мира в том, что все несчастны, завязнув в горе – либо в радости. Трагедия этого мира в том, что все одиноки. Ибо прошлой жизни нечего делать в сегодняшней. Всякий, кто увязнул там, остается там один.

11 мая 1905 г.

Слоняясь по Марктгассе, нельзя не поразиться увиденному. На фруктовых лотках ровными рядами выложены вишни, в галантерейном магазине аккуратными стопками составлены шляпы, на балконах в строгой симметрии подобраны цветы, пол чисто выметен в булочной, насухо вытерт в молочной. Все знает свое место.

Когда подгулявшая компания уходит из ресторана, у столов даже более прибранный вид, чем прежде. Когда ветерок обдувает улицы, он делает уборку, унося на край города пыль и мусор. Когда волна размывает берег, берег потом сам приводит себя в порядок. Когда с деревьев падают листья, они устилают землю углом, как севшие птицы. Когда из облака вылепливается голова, она такой и останется. Когда труба дымит в окно, сажу относит в угол комнаты, воздух остается чистым. Открытые ветру и дождю окрашенные балконы со временем только хорошеют. При звуке грома восстанавливается разбитая ваза, осколки в точности занимают свои места и скрепляются. Душистый запах с коричной тачки со временем не ослабевает, но только крепнет.

Не правда ли, все это выглядит необычно?

В этом мире время несет с собою возрастающий порядок. Порядок суть закон природы, универсальная установка, космическая директива. Если время – стрела, то цель ее – порядок. Будущее – это модель, структура, согласие, сосредоточенность; прошлое – произвол, путаница, разлад, рассеяние.

Философы порешили на том, что без устремления к порядку время утрачивает смысл. Будущее станет неотличимо от прошлого. Последовательность событий предстанет хаосом положений, надерганных из тысячи романов. История представится смутной, как та дымка, что вечерами обволакивает кроны деревьев.

В таком мире обитатели запущенных домов лежат в постелях и ждут, когда природные стихии сметут пыль с подоконников и расставят обувь в чулане. Запустив дела, люди могут бражничать, между тем как дни пойдут своим чередом, сами собой устроятся нужные встречи, оплатятся счета. Можно кое-как покидать в ридикюль губную помаду, кисточки, письма, уповая на то, что все само собою разберется. Не надо подрезать деревья в саду, выпалывать сорняки. На рабочих столах к концу дня отменный порядок. Одежда, брошенная вечером на пол, утром лежит на стуле. Отыскиваются пропавшие носки.

На другой лад нельзя не поразиться увиденному, посетив город весной. Ибо весной жителям наскучивает порядок в их жизни. Весной люди с бешеной энергией захламливают дома. Они наносят грязь, крушат стулья, бьют окна. Весной на Арбергергассе, как на любой другой жилой улице, слышны звуки битого стекла, вопли, стоны, смех. Весной люди встречаются без договоренности, сжигают росписи деловых встреч, выбрасывают часы, пьют ночь напролет. Это горячечное самозабвение продолжается до самого лета, когда люди придут в чувство и призовут себя к порядку.

14 мая 1905 г.

Есть место, где время недвижимо. Капли дождя повисают в воздухе. Маятники часов замирают на мертвой точке. Собаки задирают морды с безгласным воем. Прохожие оцепеневают на пыльных улицах с вздернутой, как у марионетки, ногой. Запахи фиников, манго, кориандра, тмина взвесью стоят в воздухе.

С какой бы стороны ни приближался к этому месту пришелец, он все больше и больше замедляет шаг. Все реже постукивает его сердце, задерживается дыхание, падает температура, съеживаются мысли, покуда он не достигнет мертвой точки и не станет. Ибо здесь циркульная ножка времени. Отсюда время распространяется вовне концентрическими кругами – от состояния покоя в центре все быстрее по мере нарастания диаметра.

Кто посещает средоточие времени? Родители с детьми и любовники.

И точно, тут, где время недвижимо, родители стискивают детей в костенеющем объятии, которое уже не отпустит. Красавица дочь, голубоглазая блондинка, никогда не перестанет улыбаться нынешней улыбкой, не утратит мягкого румянца, не сморщится и не увянет, никогда не понесет обиды, не забудет родительских наставлений, никогда не задумается о том, о чем не ведают родители, не вкусит порока, не скажет родителям, что не любит их, не оставит свою комнату ради заокеанской мечты, никогда не отлепится от них.