Читать книгу "Смелая - Роуз Макгоуэн"

Позже я пришла к пониманию того, что у моего отца с наибольшей вероятностью было маниакально-депрессивное расстройство. Маниакальная сторона была волшебной, яркая, смешная, дикая сторона, жмущая на гудок нашего автомобиля, когда мы катались по горным дорогам. Депрессивная сторона – чудовищная, жестокая сторона. Чем больше его подавляла жизнь, тем сильнее становилась темная сторона. Он подсел на героин в начале семидесятых в Венис, Калифорнии. Думаю, там он познакомился с Детьми Бога, так он слез с иглы и подсел на Иисуса. Он был как рок-звезда, и Иисус стал инструментом, на котором он играл.

Если бы ему помогли раньше, это, несомненно, спасло мои отношения с ним, и его отношения с моими братьями и сестрами, его отношения с искусством, его отношения с миром, с женщинами, наверное, со всем. Что касается моей мамы с ее фарфоровой кожей, длинными рыжеватыми волосами и голубыми глазами, она притягивала плохих парней. Плохие парни превращаются в плохих мужчин. Она сбежала к пятнадцати годам. В восемнадцать она встретила моего отца, Дэниела. К девятнадцати она была беременна и в секте.

Пока моя мать была беременна мной, ее мать, Шэрон, поднялась на гору трех сестер в Орегоне и трагически поскользнулась, совершив смертельный полет. Ей было тридцать семь. Мне сказали, что поэтому мне всегда будет грустно, потому что моя мать грустила во время беременности мной. В течение многих лет я думала, что моя мощная внутренняя печаль продиктована этим, но позже я поняла, что это больше связано с химическим составом мозга.

Прекрасная Шэрон, зеленоглазая и рыжеволосая, также рано и неудачно вышла замуж. Я вычеркнула для себя имя ее мужа, моего деда. Я могла бы его отыскать, но честно говоря, мне все равно. Нравы того времени, какими они были, разрушительным одеялом тишины покрыли всю непримиримость. Последние вздохи эпохи Кеннеди и повсеместные предъявляемые требования к женщине о вежливости и совершенстве очаровывали меня столько, сколько я себя помню. Женщин той эпохи наверняка отличала постоянная подавленная ярость, но они не знали, что лишь через несколько лет все изменится. Я даже представить не могу, сколько ярости мне пришлось бы подавить тогда, если я так много ее душу в себе сейчас.

Мама меня очень впечатляет. Я действительно думаю, что она одна из самых умных людей, которых я когда-либо встречала. Ее разум работает на скоростных оборотах, как начинка Феррари. Она была красивой женщиной, и за ней ухлестывали. Может быть, кроме живого ума, мне передалось и это.

Но я благодарна за многие другие вещи, переданные мне моей семьей. Особенный дух панка. Быстрый, жестокий ум, любопытство, любовь к истории и, прежде всего, любовь к словам. Одна из великих вещей, которые подарили мне и мама, и отец, умение видеть искусство повсюду. Я воображаю, что могла бы иметь способность к тетрахромации, с помощью которой можно увидеть более миллиона цветов. Я вижу формы и узоры во всем. Я всегда удивляюсь, что, когда люди растут в более традиционных условиях, иногда они, кажется, не могут видеть, действительно видеть, что вокруг них – чистое искусство. Для меня в этом состоит жизненный опыт. Вот что помогло мне выжить.

Со всеми недостатками моего детства я считаю, что мне посчастливилось быть воспитанной с европейской восприимчивостью. У нас была Италия и ее история, архитектура и искусство. Я думаю, Европа и культуры старше имеют различное чувство ритма и времени. Я считаю: система, особенно система, которую я теперь знаю лучше всего, американская система, агрессивно настроена раздавить свободомыслие и все, что подпадает под определение «другое». Я здесь для того, чтобы рассказать вам, что «Другое» это там где это есть.

Люди говорят мне, что они сожалеют о том, как я провела свое детство. Круто, я просто говорю им, что сожалею о том, как они живут. Мне кажется откровенно опасным расти за пресловутым белым забором, и это отдельный вид секты, культ мейнстрима. Я знаю долбанутых людей, живущих за этими заборчиками. По крайней мере, с моей семьей все было понятно. Одним из больших преимуществ расти, много двигаться и продолжать в том же духе по мере взросления было то, что я встретила инакомыслящих людей, и таким образом меня воспитывали так, чтобы я могла посмотреть на мир с другой точки зрения. Если я за что-то благодарна, так за это.

Я также получила в наследство то, что работает сильнее всего в моей семье: сильное желание уничтожить себя. Феникс, который должен подняться, потому что жизнь превратилась в пепел. Моя жизнь рассыпалась пеплом множество раз, больше раз, чем я могу сосчитать. Но, черт возьми, весь этот пепел создал чудовище.

Я знаю, что не только моя жизнь рассыпается. У многих из нас есть прирожденная способность подниматься, потому что у нас нет выбора. Вот что чарует меня в человеческом духе. Наша способность подниматься – самая смелая наша черта, и я думаю, люди мало отдают себе в этом отчет. Сколько раз нам говорили, что мы будем ничем? Но мы не ничто, мы фениксы и мы поднимаемся. Все, что нужно, это немного храбрости. Начинать жизнь заново – высшее проявление нашей храбрости. Шаг за шагом, сначала мы идем, потом бежим.

Одна из особенностей, которые люди не понимают о культах, заключается в том, что они повсюду: дело не в диких длинноволосых лидерах сектантов. Конечно, Дети Бога дошли до крайности, когда начали продвигать секс с детьми и продажу женщин, рассматривая их как товар и собственность. Но когда доходит до дела, этот менталитет недалеко ушел от того, что я потом испытала в Голливуде и в мире в целом. По крайней мере, с Детьми Бога, я знала, от чего убегаю. Голливуд и СМИ оказались гораздо более коварными.

У меня остались отрывочные воспоминания о той ночи, когда мы сбежали из коммуны. Как сцены в кино, они приходят вспышками. Я помню, как спрашиваю отца, где моя мать. Нет ответа. Я помню, как бежали. Держась за руку отца. И зеленые похожие на кукурузу растения с жесткими стеблями, хлещущими меня по лицу. Молния, гром и дождь бушуют в ночном небе. Иногда в кино идет дождь, чтобы усилить драму. Ну эта драма усилилась. Дождь лил.

Ирония состоит в том, что после Италии мой отец отправил меня на вечно дождливый американский тихоокеанский Северо-Запад, где был мой новый дом.

Американская девочка

Я помню, что впервые увидела свое отражение в зеркале туалета самолета, на котором я летела в Америку. Я не знаю, на что я уставилась, потому что у меня не было никакой ассоциации с лицом, которое я видела. Я не знала, что, лишь сойдя с трапа самолета, я окажусь в мире вот, что ты можешь делать, потому что ты девочкаи вот почему ты не такая как все, и тебе конец, потому что ты девочка. Было похоже на розовую школьную форму для мозга. Сначала меня отправили в небольшой городок военно-морской базы. Я приехала из Флоренции в Италии в Гиг Харбор в Вашингтоне. Или, выражаясь более прямо, я действительно приехала из колыбели западной цивилизации к деревенщине и разбитым грузовикам. Америка ужасала. Громкая. Режущая глаз. Я сразу возненавидела еду. Я возненавидела агрессивных людей. Брата и меня до приезда отца отправили к приемной бабушке, Дороти, еще одному взрослому, которого я не знала, но должна была полюбить. Меня встретила высокая прокуренная брюнетка с зычным хриплым смехом. Она любила Америку. Она много говорила о ней. Всю мою первую ночь в Америке я боялась медведя, который, по ее словам, мог съесть меня. Она умела готовить только вареные помидоры, и я плакала, потому что скучала по итальянской кухне.