Читать книгу "Смерти нет, я знаю! Правдивая история о том, что нас ждет за последней чертой - Лаура Лейн Джексон"

Мы доверяемся велосипеду, доверяемся самому процессу езды. И стоит довериться, как овладеваешь чем-то совершенно новым, – прекрасной и мощной грацией и умением держать равновесие.

А теперь давайте подумаем: что, если наш путь по жизни – то же самое, что езда на велосипеде? Что, если в конечном итоге главная правда нашего путешествия – в том, чтобы удерживать равновесие, двигаться вперед, доверившись процессу движения? Что, если нам вовсе не предстоит нечто ужасное? Что будет, если мы осознаем: нам нет никаких причин бояться нашего путешествия, в том числе и того этапа, который ждет нас за пределами материального мира? Что, если мы просто доверимся процессу земной и потусторонней жизни?

Мой детский сон был, как я позже поняла, сообщением от дедушки. Деда хотел, чтобы я осознала: не надо печалиться и бояться. Деда хотел, чтобы я доверилась процессу жизни. Если уж мне предстояло идти по жизни, лучше слыша отзвуки Той Стороны, чем их слышит и распознает большинство людей, то Той Стороне было нужно, чтобы я ее не страшилась и не боялась смерти. Потусторонности было необходимо, чтобы я поняла: мои способности, мое чутье – не проклятие, но, скорее, великолепный и щедрый дар.

Конечно, понимание пришло ко мне не сразу. Как я уже говорила, потребовалось много-много лет, чтобы я поняла истину. Уяснить, что такое Та Сторона, трудно любому человеку, а уж одиннадцатилетнему ребенку и подавно. Даже сейчас, когда вы читаете эти строки, я не удивлюсь, если вы зададитесь вопросом: «Что именно автор подразумевает под Той Стороной? О чем это она?»

Позвольте мне ответить.

Вы задаете правильные и мудрые вопросы.

В бакалейной лавке

Странным ребенком я была еще до той истории с бассейном.

Гиперактивная и легко возбудимая, я остро реагировала на самые обычные вещи. «Когда Лаура счастлива, она счастливее всех детей на свете, – писала моя мать в детском дневнике, когда мне был год. – Но когда ей грустно, печальнее ребенка не найти».

Многие дети непоседливы и энергичны, но у меня внутри словно жил вечный двигатель, и никак его было не выключить. В первую же мою неделю в первом классе матери позвонила школьная медсестра.

– Сначала хорошие новости, – сказала она. – Кровотечение удалось остановить.

Я врезалась на бегу в лесенку на игровой площадке и до крови рассадила лоб. Мать отвезла меня к врачу, где мне наложили семь швов.

Спустя неделю я закатила безобразную истерику, потому что сестру пригласили к соседям в бассейн, а меня нет. Дело происходило в спальне, я опрокинула тяжелую деревянную лестницу от двухэтажной кровати и получила ею по затылку. Мама снова отвезла меня к врачу, где мне наложили еще три шва. Затем врач усадил мою мать перед собой и задал ей много жестких вопросов.

Мелкая и тощая, белобрысая пигалица в синяках, я могла быть сущим проклятием. Матери приходилось крепко держать меня за руку или за ногу, чтобы одеть. Стоило ослабить хватку, я тут же удирала. Я постоянно на все натыкалась – двери, стены, почтовые ящики, припаркованные машины. Стоило матери на секунду отвести глаза, как она тут же слышала грохот или стук. Поначалу она меня обнимала и утешала, но со временем это сменилось на «А, Лаура Лейн опять стенку не заметила».

Когда я злилась на старшую сестру, Кристину, я топала ногами, пригибала голову и бросалась на нее, как бык. Либо я врезалась в нее и сбивала с ног, либо она отпрыгивала с дороги, а я летела носом вперед.

– Отправляйся к себе в комнату, – говорила в таких случаях мама, – и не выходи, пока не научишься вести себя по-человечески.

Однако худшим наказанием было, когда мне велели сидеть смирно.

Когда я вела себя особенно плохо, мама заставляла меня сидеть на стуле и не двигаться. Не час, конечно, и даже не десять минут – маме хватало ума этого не делать. Наказание заключалось в том, чтобы просидеть неподвижно минуту.

И даже это было слишком. Мне никогда не удавалось высидеть так долго.

Мы считаем что наши тела – это плотные и неизменяемые физические объекты. Но это не так.

Как и все во Вселенной, мы состоим из атомов и молекул, которые постоянно вибрируют от заключенной в них энергии – пребывают в непрестанном движении. Интенсивность колебаний у этих атомов и молекул различна. Когда мы смотрим на крепко сбитый стул, нам кажется, что атомы и молекулы, из которых он состоит, вовсе не двигаются. Но они двигаются. Вся материя, все сущее, все живое определяется этим колебательным движением. Мы не такие плотные, как нам кажется. В сущности, мы есть энергия. Полагаю, мои колебания были чуть интенсивнее, чем у других детей.

Однако за исключением этого у меня было совершенно обычное детство. Я росла в красивой зеленой деревушке под названием Гринлоун на Лонг-Айленде. Здесь селился средний класс. Отец мой, венгерский иммигрант первого поколения, преподавал французский в старших классах, а мать, чьи родители были выходцами из Германии, преподавала там же английский, но тогда сидела дома и растила троих детей, прежде чем вернуться на работу.

Мы не были бедны, но денег хватало в обрез. Мне приходилось дожидаться стрижки, а одежду я донашивала за старшими сестрами. Мама посвятила себя тому, чтобы у нас было самое чудесное детство. Не имея денег на новые игрушки, она мастерила восхитительные машинки, поезда и домики из ярко раскрашенного картона. Каждый день она разыгрывала уморительные сценки при помощи коричневых бумажных пакетов для завтраков. По праздникам и на дни рождения она украшала весь дом, а однажды на Рождество наделала чудных шляпок для себя и всех своих друзей. Она не подпускала нас к телевизору и всячески поощряла творчество. Мы с Кристиной рисовали и открыли собственную маленькую художественную галерею (по десять центов за шедевр). Благодаря маме мое детство казалось волшебным.

Но при всем при этом нельзя было отрицать, что я была не такой, как все, и трудным ребенком.

Однажды, когда мне было шесть, мама взяла меня с собой в бакалейную лавку. Пока мы ждали в очереди к кассе, меня внезапно захлестнули эмоции. Захотелось разреветься. Было такое ощущение, словно я стою на пляже, а меня накрыло огромной волной и сбило с ног – такое мощное и выбивающее из колеи было чувство. Я замерла, невыносимо несчастная и в полном недоумении. Маме я ничего не сказала. Затем мое внимание привлекла кассирша.

Она была молоденькая, лет двадцати с небольшим, и ничем не примечательная. Она не хмурилась и не плакала. Судя по ее виду, ей было скучно. Но я знала, что ей не просто скучно. Я знала, это именно она – источник этой ужасной печали, которую я ощущала.

Я безошибочно поняла, что впитываю кассиршину грусть. Я не знала, что это значит или почему это происходит. Знала только, что чувствую ее печаль, и это крайне некомфортное и смущающее состояние, и что мне никак его не стряхнуть.

Подобное случалось со мной неоднократно. Иногда, проходя мимо незнакомца на улице, я ощущала сильный приступ гнева или тревоги. Не раз я ловила эмоции друзей и одноклассников. В большинстве случаев эти переживания были тяжелыми и невеселыми. Но и приятные эмоции я тоже чувствовала.