Читать книгу "Глобальные шахматы. Русская партия - Алексей Пушков"

Так советское руководство отдало «друзьям» ГДР. Сейчас, ретроспективно, можно выдвинуть три версии, почему оно так поступило. Первая: Горбачев к этому времени уже начал терять контроль внутри страны (до конца его правления оставалось меньше двух лет, до путча полтора года). Обвальные изменения политического ландшафта в СССР привели к тому, что он уже не имел ни интеллектуальных, ни душевных сил заниматься проработкой и отстаиванием позиций в диалоге с Западом. Колоссальная перегрузка, слишком много всего надо решать внутри страны — не до внешних событий.

Вторая версия: основной переговорщик, глава МИД СССР Шеварднадзе, уже тогда встал на путь государственного предательства, если называть вещи своими именами. Как человек хитрый и опытный, понимая, к чему движется ситуация в СССР, он уже тогда решил сделать ставку на Соединенные Штаты. Он мог прогнозировать распад СССР и появление независимой Грузии (которая все бурлила после апрельских событий уходящего 1989 года). И Шеварднадзе, долго возглавлявший Грузию как первый секретарь Компартии, имел основания полагать, что возглавит уже независимую республику и станет привилегированным партнером США. Как это в итоге и произошло. Иными словами, уже тогда он вел свою политическую игру.

Но это никак не объясняет позицию Горбачева. Шеварднадзе мог позволить себе начать такую игру, но только в том случае, если не было противодействия со стороны главы государства.

Третья трактовка, которую можно предложить, это полное непонимание Горбачевым логики внешней политики. Непонимание того, что внешняя политика не зависит от личных обещаний Джорджа Буша-старшего или Джеймса Бейкера.

Есть знаменитое высказывание лорда Пальмерстона: «У Англии нет вечных союзников и вечных врагов, у нее есть вечные интересы». Постоянный интерес нашей страны, будь то Российская империя, Советский Союз или нынешняя Россия, состоит в том, чтобы удерживать наши международные позиции, а если эти позиции по каким-то причинам удержать невозможно, то получить максимальные компенсации. Наличие 350-тысячной военной группировки на территории Германии было колоссальным рычагом, что прекрасно понимали в Вашингтоне. К тому же на тот момент с окончания Второй мировой прошло не так уж и много времени — всего 44 года. Наличие такой группировки было гарантией сохранения послевоенных договоренностей, гарантией и от возможных реваншистских настроений в самой Германии. Все это было признано в Ялте и Потсдаме, зафиксировано в международных пактах. Мы на полных правах находились в Германии, мы ее не завоевали, а освободили от фашизма. И точно так же, как американцы, англичане и французы находились на территории ФРГ, мы находились на территории Восточной Германии, осуществляя наши союзнические прерогативы, юридически признанные всем миром.

Просто скинуть с себя разом эти обязательства и эту ответственность, в одночасье сдать все позиции в центре Европы под лозунгом «Мы с друзьями не торгуемся» — для меня это свидетельство полного непонимания, к каким последствиям такой шаг мог привести, к какому колоссальному стратегическому отступлению он вел нашу страну.

Тот самый горный поток, дно которого все время пытался нащупать Горбачев, на определенном этапе его просто унес. И если в области внутренней политики он еще пытался стоять на ногах до 1990 года, когда был декларирован суверенитет Российской Федерации, то во внешней политике стремнина подхватила его еще на рубеже 1988–1989 годов и понесла неудержимо. Он пошел по пути тотальной сдачи позиций, не будучи способен осуществлять рациональную, взвешенную, эффективную внешнюю политику. Горбачев стал жертвой процесса, который он запустил, но не смог контролировать, процесса, ставшего стихийным.

Меня в свое время, когда я узнал про переговоры о будущем Германии, потрясла беспомощность этой позиции. Здесь проявился глубокий непрофессионализм Горбачева как главы государства.

В руководстве страны были люди, которые предупреждали Горбачева о возможных последствиях такой политики. Международный отдел ЦК КПСС тогда возглавлял Валентин Фалин, много лет служивший послом в Германии. Он был категорическим противником подобной позиции. Но все его попытки переиграть Шеварднадзе, убедить Горбачева, что да, нужно двигаться, расставаться с наследием прошлого, но не так, не таким обвальным образом, а выбивая для себя лучшие условия и международные гарантии, — все эти попытки были пресечены на корню. Говорю об этом, чтобы было ясно: это не тот случай, когда у позиции Горбачева — Шеварнадзе не было интеллектуальной альтернативы. Она у него была. Но он раз за разом выбирал наихудший сценарий. В итоге уступил власть Борису Ельцину, был изгнан из Кремля и беспомощно наблюдал за распадом государства, президентом которого являлся. Так сама история вынесла вердикт и Горбачеву, и его политике.

2. Как из ведущей державы делали ведомую

На протяжении трех лет мне довелось работать в группе консультантов международного отдела ЦК, которая занималась подготовкой речей (сейчас их называют спичрайтерами) и аналитических записок для руководства страны, для Политбюро и самого Горбачева. Мне неоднократно приходилось участвовать в подготовке его выступлений на крупных мероприятиях. Собирали членов нашей команды из международного отдела ЦК, добавляли одного-двух человек из Министерства иностранных дел, как правило на уровне руководителя департамента МИД, в соответствии с нужной тематикой, а также представителей Минобороны и других профильных ведомств.

Эта группа собиралась на загородной даче и проводила «мозговые штурмы» в течение нескольких дней, иногда до двух-трех недель. Нам никто не мешал, не надо было возвращаться домой, мы там жили, это была командировка в Подмосковье. Это позволяло максимально сосредоточиться и отвечать ожиданиям тех, кто давал нам поручения. Вопрос был в том, насколько конкретными были поставленные задачи.

Что бы ни говорили об Александре Яковлеве, он, как правило, четко представлял, что хотел получить на выходе. Собирая нас, предлагал ясные наметки того, как он видит свое будущее выступление. Тоже достаточно четко, хотя и в меньшей степени, чем Яковлев, формулировал задачи член Политбюро Вадим Медведев, который отвечал за идеологию при Горбачеве.

Сам Михаил Сергеевич, когда готовилась его речь, был гораздо менее конкретен. Конечно, у него было намного меньше времени для разъяснений, но дело было не только в этом. Главная проблема была в том, что у него не было ясности в голове. Как правило, нам предлагалось написать нечто, что продвинуло бы вперед «новое мышление».

Когда мои коллеги пытались добиться большей ясности, нам говорили: вы консультанты, вот и консультируйте. Вы речи пишете, вот и пишите. Куда, в каком направлении, как двигаться? Что думает по этому поводу генеральный секретарь? Сие было неведомо.

Помню, мы готовили одну крупную речь Горбачева, кажется, к его выступлению в Варшаве на заседании политического комитета Варшавского договора. Нас собрали тогда на даче ЦК в Волынском (по преданию, когда-то ее занимала любовница Берии, а затем в ней останавливались лидеры братских стран от Хоннекера до Цеденбала). Написали, как нам казалось, вполне приличный текст. Но он к нам вернулся с возмущенными комментариями от помощников Горбачева, с вычеркнутыми страницами. Осталось там буквально три-четыре абзаца. Все остальное было «чудовищно», «ужасно», «чем вы там занимаетесь?!». «В бильярд играете вместо того, чтобы трудиться?» А мы действительно играли в перерывах в бильярд.