Читать книгу "Остров чаек - Фрэнсис Хардинг"

Голоса города окружили Хатин, словно диковинно пахнущий дым. Здесь разговаривали на просторечи, незамысловатом и практичном языке-помеси, который довольно сильно отличался от мягкого и мелодичного языка хитроплетов.

Как таковой главной площади в городе не было, но имелось открытое место, где дети играли вместе с мелким домашним скотом. По краям, сердито взирая друг на друга, возвышались два самых красивых в городе здания.

Первое здание было трехэтажным домом губернатора, потому что соорудили его в те времена, когда землетрясения еще не обрушили большую часть построек Всадников. Это потом они наловчились возводить дома поприземистей.

Второе – сутулое, с низкими балконами, перила которых напоминали чугунные беременные животы, – служило домом для миледи Пейдж, госпожи Скиталицы из Погожего. Над дверью висела гирлянда колокольчиков; на крыше с попустительства хозяйки буйно разрослась душистая трава, а на ограде двора торчали свечи. Миледи Пейдж частенько отпускала свои чувства в странствия порознь друг от друга, а затем возвращала их, используя в качестве ориентиров перезвон колокольцев, запах травы и пламя свечей.

Каменное крыльцо перед губернаторским домом было девственно чистым – без единого следа, зато возле дома миледи Пейдж людской поток не иссякал. К ней шли с вопросами и угощением – плодами манго или сладким мясом. Губернатора, разумеется, уважали, однако его беленый мир не имел ничего общего с повседневными буднями, а люди привыкли обращаться к миледи Пейдж, которая была в курсе всех дел.

Бедняга губернатор шагу не мог ступить без письменного одобрения, ждать которого из самой столицы – далекой Шквальной Гавани – приходилось около месяца. Шквальная Гавань была пустышкой. Всякий знал, что правительство – огромный вращающийся механизм, и вместо деталей у него – законы, законы, законы, которые по большей части применимы лишь к заснеженным равнинам Всадников и никак не подходят тесному, перенаселенному Острову Чаек. С собой Всадники привезли глубоко укоренившийся страх перемен и отказа от устоев, потому что страшились проявить непочтение к предкам, которые эти законы придумали. Оставалось только бережно нагромождать новые законы поверх старых. И если выпущенные в Шквальной Гавани эдикты еще кое-как могли совладать с ворами, крадущими молоты или шкуры, то они ничего не могли поделать с теми, кто растаскивал нефрит или ром. Они могли справиться с убийцами, заманивавшими жертву на тонкий лед, но не с теми, кто добывал яд из медузы. Не составили еще положений, которые помогли бы справиться с эпидемиями гнойной лихорадки, и не открыли контор, которые предупреждали бы здоровое население держаться подальше от очагов эпидемии.

Миледи Пейдж, напротив, творила, что пожелает и когда пожелает, и никто, включая губернатора, не мог ей препятствовать. Ни для кого не было секретом, что он не любил и даже презирал ее, однако, как и все остальные, нуждался в ней. С кем миледи Пейдж и считалась, так это с Советом Скитальцев, в который входили могущественные Скитальцы, управляющие собратьями и представляющие их в Шквальной Гавани.

Наконец Хатин заметила госпожу Скиталицу: она шла через толпу, кренясь и покачиваясь, словно коренастенький галеон на волнах. У нее было широкое морщинистое лицо, похожее на старый, обтянутый кожей щит. Она шла, закрыв глаза, поскольку и без них прекрасно все видела, а чтобы ресницы не слипались, время от времени поднимала веки, как бы моргая, ослепляя на мгновение окружающий мир остекленевшим взглядом ястребиных глаз цвета золота.

Госпожу, как обычно, сопровождала толпа, которая наперебой обращались к ней. Людей собралось больше обычного, ведь вечером следующего дня в сорочьих хижинах появятся новости.

На холме ли, на высоком ли мысе – каждый район острова имел свою сорочью хижину. Раз в неделю в каждой из них вывешивали новые письма или пиктограммы. В них сообщались новости из всех окрестных городов и деревень: рождения, смерти, личные сообщения, просьбы о помощи, предложения товаров, сведения о состоянии вулканов, предупреждения о надвигающихся морских штормах и прочем. В эту ночь Скитальцы со всего острова рассылали свои чувства, по очереди проверяя каждую такую сорочью хижину, а после возвращались с новостями со всех уголков острова. На столь крупном куске суши подобная система просто необходима и без Скитальцев была бы невозможна.

Миледи Пейдж скользила по волнам задаваемых ей вопросов и спешно пересказываемых сообщений. Она отвечала людям резко и громко, словно глухая.

– Дэйла, знай суть-вопрос, ты правая, он делай так – кради козленок. Эй, Пайк! Твой папайя готов, ступай и джем-вари, недели-эту-ту. Мастер Стронтик, пойди-ищи крюк-серп зиг-заг-ручей-близость. Райдер. Тебе – торговля-весть, спрашивай третий день. Что, не люби выждать? Бедняжка Райдер. Тогда спроси губернатор. – Миледи Пейдж коротко и трескуче рассмеялась.

Невзирая на свой высокий статус, миледи Пейдж по обыкновению разговаривала на просторечи. Этот язык, по сути, ничьим не был: представлял собой эдакий винегрет из слов, надерганных из местных наречий и языка Всадников. К тому времени, как выросли внуки первопоселенцев, те заметили, что как ни учи детей родному языку, они, точно грязь на ботинках, приносят с улицы подобный лепет, невнятную смесь языков.

– Эта тарабарщина сгодится в полях и на берегу, но только не в этих дверях! – возмущались родители, но добились только того, чтобы новый язык обзавелся именем. Верноречь, старый колониальный язык, был прозван языком знати, потому как на нем говорили в домах.

Так языку знати достались гостиные, школы, университет, больницы, губернаторские дворцы и кабинеты. А просторечь гремела на пляжах, расхаживала по улицам и свистела в скалах. Сделка, похоже, ее полностью устроила.

– Ты!

Хатин вздрогнула и чуть не сжалась в маленький комочек, когда унизанный перстнями палец миледи Пейдж внезапно указал в ее сторону. Бормотание стихло, и Ха-тин замерла под дюжиной грозных и настороженных взглядов.

– Надейся я знай-нет резон-ты приди? – сказала миледи Пейдж. Веки ее глаз на мгновение приподнялись, показав золотистые радужки. – Я знай. Знай резон-ты, хитроплет.

Улыбка словно примерзла к лицу Хатин, тогда как желудок буквально выворачивало наизнанку. Годами хитроплеты не могли выйти из ловушки страха, гадая, много ли их секретов знает миледи Пейдж. Большинство подозревало, что она играет с ними в кошки-мышки.

– Веха-прыг затей, да? – Широкие губы Пейдж растянулись еще шире, как будто под опущенными веками глаза ее наблюдали занимательный сон.

С огромным облегчением Хатин догадалась, о чем толкует Пейдж. Несколько желтых лет и голодных зим подряд заставили горожан бросить вызов вулкану и распахать несколько ярусов нижних склонов Повелителя Облаков под посевы. Земля там была каменистей и круче, чем холмы у подножия, на которых раскинулись Земли Праха, однако иных земель, пригодных для возделывания, поблизости не оставалось. Жители Погожего были убеждены, что хитроплеты втайне передвигают вешки, которыми обозначены границы новых угодий. А еще они верили, будто хитроплеты крадут сны, заставляют свиней рожать крыс и способны наслать малярию. Впрочем, насчет вех горожане нисколько не ошибались.