Читать книгу "Беседы с палачом. Казни, пытки и суровые наказания в Древнем Риме - Геннадий Тираспольский"

Почему же казнь с применение топора считалась римлянами позорной? Ответ прост: топор применялся ими для умерщвления жертвенных животных. Это явствует из следующего сообщения Флора: «…наших послов, на законном основании требовавших возмещения убытков, они[85] убили, и даже не мечом, а топором, словно[86] жертвы…».[87] Об устойчивости такого противопоставления топора и меча свидетельствует эпизод в явно поддельном сочинении «Властелины Рима»: «…на его[88] глазах воины поразили ударом топора и убили Папиниана, после чего император сказал убийце: “Тебе следовало исполнить мой приказ мечом”».[89]

Казнь с применением топора могла производиться не только в форме обезглавливания, но и другим, «укрупнённым» способом. У Горация читаем:

…храбрейшая всех Танаид, не задумавшись, разом В руки топор ухватив, пополам богача разрубила!.[90]

Делая поправку на художественный гиперболизм этой сцены, позволительно всё же допустить, что в основе её лежали пусть не частые, но подлинные происшествия, о которых Гораций, прошедший через кровавое горнило гражданской войны, знал, конечно же, не понаслышке.

Подчас римские толстосумы и матёрые чиновники смаковали обезглавливание как особо пикантное зрелище. Так, чтобы позабавить своего капризного мальчика-любовника, современник императора Веспасина, жвачное животное в тоге сенатора Луций Фламинин «велел привести одного из приговорённых к смерти и, позвав ликтора, приказал отрубить человеку голову здесь же на пиру».[91] Ликторы, как уже знает читатель, действовали в таких случаях топором, поэтому представляется излишне категоричным утверждение, согласно которому орудием обезглавливание в период Империи служил меч, а в эпоху Республики — топор (см.[92]).

В изложении того же застольного-сексуального эпизода Ливием, дамский угодник рубанул голову жертве без лишних затей, собственноручно: «…консул пригласил на пир известную гетеру, в которую был влюблён до беспамятства. Там, похваляясь своими подвигами, он среди прочего рассказал своей гостье, как строго он ведёт дознание по уголовным делам и сколько осуждённых у него в темнице ждёт исполнения смертного приговора. Подружка, забравшись к нему на колени, сказала, что ни разу не видела, как рубят голову и что она очень хочет это увидеть. Учтивый любовник тут же велел притащить одного из этих несчастных и топором отрубил ему голову».[93] (О том же эпизоде см. у Цицерона.[94]

Такая извращённая жестокость была, как думается, проявлением не только духовной неразвитости, но и стремления создать себе ореол изысканности, снобизма, служила демонстрацией своей способности к переживаниям, недоступным толпе, и находилась в одном ряду с другими безумствами римских богачей (см.[95]).

Упомянутые мальчиковые и дамские угодники не были, впрочем, первопроходцами на стезе застольного смертоубийства. Так, Александр Македонский, взбешённый поносительно-хмельными речами своего соратника Клита, которые тот нагло произносил во время пиршества, «вскочил и…, выхватив копьё у одного из телохранителей, ударил им и убил Клита…»,[96] см. также.[97]

Истинное раздолье для головорезов наступало во времена проскрипционных казней. Тут в ряды охотников за головами вливались все кому не лень. По рассказу Цицерона, позорно прославленный мятежник Луций Сергий Катилина (см. о нём (Лившиц. Социально-политическая борьба в Риме, с.95–97)], схватив претора Марка Мария Гратидиана и подвергнув его «всяческим пыткам, живому и ещё стоявшему отсёк мечом голову правой рукой, схватив её за волосы левой рукой у темени, и затем сам понёс голову, а у него между пальцами ручьями текла кровь…»,[98] схватив претора Марка Мария Гратидиана и подвергнув его «всяческим пыткам, живому и ещё стоявшему отсёк мечом голову правой рукой, схватив её за волосы левой рукой у темени, и затем сам понёс голову, а у него между пальцами ручьями текла кровь…».[99]

Заметим: Цицерон указывает, что претора обезглавили, когда тот был «ещё стоявшим». Требовалось набить руку и хорошенько изловчиться, чтобы отсечь голову жертве в таком неудобном для палача положении. Большинство же головорубов были косорукими дилетантами. Так, по Плутарху, когда лежащий раненный Пирр стал приходить в себя, некий Зопир «вытащил иллирийский меч, чтобы отсечь ему голову, но Пирр так страшно взглянул на него, что тот, перепуганный, полный смятения и трепета, сделал это медленно и с трудом, то опуская дрожащие руки, то вновь принимаясь рубить, не попадая и нанося удары возле рта и подбородка».[100]

Всё же, как мы знаем из рассказа того же Плутарха о казни сыновей Луция Юния Брута,[101] более привычным (и сподручным) было обезглавливание именно лежачей жертвы (по версии Ливия, однако, названные юноши, которых сначала высекли, были обезглавлены будучи прикованными к столбу[102]). Аппиан сообщает, что палачи особыми деревянными клиньями прикрепляли к земле шеи лежащих.[103]

Между тем у Тацита есть такой сюжет: «Совершение казни над[104] Флавом поручается трибуну Вейанию Нигеру. По его приказанию на ближнем поле была вырыта яма, которую Флав с пренебрежением назвал тесною и недостаточно глубокою; обратившись к расставленным вокруг неё воинам, он бросил: “Даже это сделано не по уставу”. И когда Вейаний предложил ему смело подставить шею, Флав сказал: “Лишь бы ты столь же смело её поразил!”. И тот, дрожа всем телом, двумя ударами едва отсёк Флаву голову, однако похваляясь своей бесчувственностью перед Нероном, доложил ему, что с полутора ударов умертвил Флава».[105]