Читать книгу "Арк - Дмитрий Троцкий"

– Меня сейчас другое беспокоит, – сказал Мельников, покручивая задумчиво в руках шкатулку, – вы уж простите, но стоит ли кому-то такую вещь отдавать? Я не спрашиваю, почему себе их не оставили, но – Жукову? Рокоссовскому?

Кнопмус холодно посмотрел на Мельникова:

– Хотите проиграть войну?

– Да ведь не в этом дело, – воскликнул тот, – дело в несоизмеримой мощи прибора. Под силу ли человеку справиться с ним? Не случилось бы повторения истории с Тухачевским.

– Мои люди держат под контролем ситуацию, не волнуйтесь, – заверил Кнопмус. – К тому же прибор ограниченного действия, задача его исключительно тактическая. А стратегия, как и всегда, остается за нашим вождем и учителем, великим Сталиным.

– Мы здесь одни, и кабинет не прослушивается, так что можете без этого обойтись.

– Я не понимаю, о чем вы.

Они помолчали. Мельников хмуро глядел на Кнопмуса, тот безмятежно развалился на стуле и разглядывал его своими маленькими глазками, как занятное насекомое под микроскопом.

Понятное дело, что комиссар государственной безопасности не привык к подобному обращению.

– Не доверяете?

– Я не доверяю никому, – нарочито серьезным тоном, будто диктор на радио, сказал Кнопмус. – Практика показывает, что тот, кто вчера был другом, завтра оказывается врагом и предателем. Не замечали?

– Что ж, ладно. Не хотите откровенно говорить…

– О какого рода откровенности идет речь, товарищ Мельников? У нас с вами есть работа, которую нужно выполнять. Мы солдаты партии, не более того.

Пытаясь скрыть неловкость ситуации, Николай Дмитриевич начал копаться в лежащих на столе документах.

– Не доверяете. Что ж, воля ваша. Тогда пройдемся по маршруту, – найдя планшет, развернул на столе карту с многочисленными пометками. – В первую очередь отправитесь в Вологду, где под видом врача предстоит…

Дорога жизни, 1942 год

Шофер им попался молодой, злой, неумелый. Подгоняя беженцев матюгами, он грозился ссадить всех, если они не поторопятся, – надо выполнять план. Наконец тронулись.

Машины шли колонной, и их грузовик, который постоянно глох, в итоге едущие сзади сдвинули с дороги бортами.

Дул ледяной ветер.

В открытом кузове Аркаша понял, насколько все-таки было хорошо в вагоне поезда. Казалось, что ветер продувает тебя насквозь, унося с собой последние остатки тепла.

Когда мотор все-таки удалось завести, водитель повел грузовик в обход основной колеи, которую проложили для машин. Но в сумерках, видимо, по неопытности, заблудился, угодил в полынью.

Вокруг быстро прибывала вода, колеса буксовали. От испуга все попрыгали за борт, оказавшись по пояс в ледяной воде.

– А ну-ка, скидавай вещи, скотобаза, – заорал из кабины шофер, – сейчас потонем все к хренам собачьим.

– Ох, ведь дристанул-то малый, – зло сплюнул справа от Аркаши какой-то мужик. – Боится под трибунал попасть, сволочь криворукая.

– Язык попридержи, – сквозь зубы ответил ему трясущийся от холода Натан Залманович, – на этих машинах каждый день сотни жизней спасают. А кому баранку крутить? Все давно на фронте. Вот и берут…

– Я че сказал, живо вещи за борт! – снова закричал шофер.

Люди, плача, полезли в кузов выкидывать свой нехитрый скарб – то единственное, что смогли вывезти из блокадного города.

– Ну а ты, пархатый, фигли стоишь? Вещи скидывай, – шофер вылез из кабины и теперь смотрел, насколько глубоко они застряли, – глухой, что ли?

– У нас только вещмешки, – глухо ответил отец.

– Не нажил, значить? – Водитель хмыкнул. – Тогда давай за борт берись и толкай, не стой как статуя.

Выбросив вещи, начали толкать. Проку от этого было не много: обтянутые кожей скелеты с трудом передвигались сами. Вытащить машину казалось для них непосильной задачей.

Но все же воля к жизни была сильнее слабости тела. Под стоны пассажиров и визг буксующих колес машина выбралась из полыньи.

Медленно двинулись в сторону далекой цепочки огней.

Вскоре мокрая одежда покрылась мелкими ледышками. Люди жались друг к другу, пытаясь хоть как-то согреться.

Беженцы в кузове молчали, сберегая тепло. Лишь рвано гремел в ночи мотор полуторки, да заупокойно завывала вьюга.

Через полтора часа их, полумертвых, выгрузили на станции Жихарево. Многие уже не могли идти, и работники эвакопункта на руках снимали людей с кузова, унося в бараки.

Несколько тел так и остались лежать в грузовике, застыв, словно ледяные статуи. На них никто даже не оглянулся.

Москва, 1937 год

Его уже перестали бить. За эти несколько дней поняли, что бесполезно. Он упорно молчал и, несмотря на показания соратников, отрицал все.

Единственный раз зло усмехнулся про себя, когда въезжали ночью в распахнутые ворота Лубянки: «А Сталин не обманул. Вернул-таки меня в Москву».

Главное – не знал, чего ждать еще. Арестованы все, с кем планировали заговор против спятившего тирана. Все, кому доверял и кого ценил.

Сам пыток не боялся, как не боялся и смерти. Но обидно было до слез, что так бездарно проиграна главная битва. Еще с раннего детства – не видел иной цели, кроме карьеры военного. Армия была для него жизнью. И он сам был душой армии.

Он был – воплощение устава. Он был – воплощение тактики и стратегии. Он был – воплощение храбрости. Он был – командир, за которым беспрекословно шли даже на смерть.

И вот теперь, сидя в камере, напряженно думал: «Где же ты мог ошибиться, битый-перебитый маршал? Неужели это просто интриги Ежова? Но тогда откуда показания всех тех, с кем готовили переворот? Почему так точно угадано время ареста? Что вообще происходит?»

Ответов не было, начинал злиться на себя все больше и больше. Единственное, что его всегда раздражало, – так это собственное непонимание поставленной задачи. Будто и не офицер, а деревенщина, не знающий с какой стороны за винтовку браться.

…Тот, кого звали великим учителем и вождем народов, был пьян. Такого не случалось уже много лет, он не позволял себе ни малейшей слабости, но сегодня…

Сегодня же отчетливо понял, что армии нет. Его руками уничтожен весь цвет командования, все те, кто пришел на волне революции.

«А что важнее: лояльность или сила?»

Налив еще вина, молча уставился в окно своей дачи. Охрана не одобряла, когда Иосиф Виссарионович отодвигал тяжелые шторы, хотя сам Сталин прекрасно понимал: организовать покушение могут лишь такие, как Тухачевский или Уборевич. Никаких неведомых «врагов народа» нет и быть не может.

«Скоро война. А ты, какие бы ни пели трусливые лизоблюды панегирики, не Наполеон. И теперь остался лишь один выход – идти к дьяволу на поклон».