Читать книгу "Человек, упавший на Землю - Уолтер Тевис"

После чашки кофе с гамбургером Брайс решил сходить в кино. Нелегкий выдался денек: четыре часа лабораторной, три часа семинара, еще четыре часа чтения идиотских студенческих работ. Он направился в центр, надеясь, что там идет какой-нибудь научно-фантастический фильм, где воскрешенные динозавры ошеломленно топают по Манхэттену или насекомоядные захватчики прилетают с Марса уничтожить весь этот чертов мир (туда ему и дорога, кстати), чтобы спокойно съесть земных жуков. Увы, ничего такого сегодня не показывали, и Брайс выбрал мюзикл. Он купил попкорн и карамельную палочку, вошел в темный зальчик, сел у прохода подальше от других зрителей и начал есть попкорн в надежде прогнать вкус дешевой горчицы в гамбургере. Шел журнал новостей, и Брайс смотрел бездумно, с тем легким страхом, который неизменно внушали ему подобные вещи. Показали кадры народного восстания в Африке. Сколько лет они там бунтуют, в этой Африке? С самого начала шестидесятых? Затем последовала речь политика с Золотого Берега, который грозил «тактическим водородным оружием» каким-то «подстрекателям». Брайс заерзал в кресле, устыдившись своей профессии. Давным-давно в качестве многообещающего аспиранта он успел поработать над самым первым проектом водородной бомбы. У него, как и у старины Оппенгеймера[4], серьезные сомнения появились уже тогда. Киножурнал переключился на ракетные базы в бассейне Конго, затем на гонки пилотируемых ракет в Аргентине и, наконец, на нью-йоркскую моду – женские платья «грудь нараспашку» и мужские брюки с оборочками. Но Брайс все не мог выбросить из головы африканцев; эти серьезные молодые негры были внуками запыленных семейных групп из журналов «Нейшнл географик», которые он листал в приемных у врачей и в гостиных у респектабельных родственников. Он вспомнил отвислые женские груди, непременный красный платок на каждой цветной фотографии. Теперь потомки этих людей носят армейскую форму, учатся в университетах, пьют мартини и делают собственные водородные бомбы.

Мюзикл начался водопадом кричаще-ярких цветов, словно стремясь поскорее смыть тягостные воспоминания о журнале. Фильм назывался «История Шари Лесли» и оказался на редкость шумным и скучным. Брайс пытался раствориться в бессмысленном мельтешении красок, но не сумел и сосредоточился на бюстах и длинных ножках молоденьких актрис. Само по себе это помогало рассеяться, однако немолодому вдовцу вредно заглядываться на красоток. Брайс, перебарывая тягостное возбуждение, заерзал, переключил внимание на изображение – и только тогда впервые оценил его невероятное техническое качество. Линии и детали, даже спроецированные на огромный экран, оставались четкими, как в контактных отпечатках. Он заморгал и протер очки носовым платком. Никакого сомнения – изображение было идеальным. Брайс немного разбирался в фотохимии; такого качества попросту не могло быть, по крайней мере исходя из его знаний о гидротипии и трехслойной пленке. Он поймал себя на том, что тихонько присвистнул от удивления, и досмотрел остаток фильма с куда большим интересом, отвлекаясь, лишь когда одна из розовых фигур стаскивала с себя лифчик, – к подобному в кино Брайс так и не привык.

Позже, выходя из кинотеатра, Брайс остановился взглянуть на афишу фильма: нет ли там чего о технике цветопередачи? Найти это оказалось проще простого – через всю афишу шла полоса с надписью: «Новая цветочувствительная технология УОРЛДКОЛОР». Больше, впрочем, там ничего не значилось, не считая буковки «R» в кружочке (что означало «зарегистрированный товарный знак») и – совсем уже крошечным шрифтом внизу – «принадлежит У. Э. Корп.». Брайс попробовал расшифровать инициалы, но мозг, словно из чувства противоречия, подсказывал совершеннейшую нелепицу: Усталые Энергетики, Уличная Эйфория, Усердный Экскаватор, Убойная Эротика. Брайс пожал плечами и, засунув руки в карманы, побрел по вечерней улочке к расцвеченному неоновыми огнями сердцу университетского городка.

Идти домой и снова проверять студенческие работы не хотелось, так что он принялся озираться в поисках студенческой пивной. И вскоре нашел – небольшое эстетское заведение под названием «У Генри», где в витрине стояли немецкие пивные кружки. Он бывал здесь и раньше, но только по утрам. То был один из немногих оставшихся у Брайса пороков: с тех пор как восемь лет назад умерла его жена (в роскошной больнице, с трехфунтовой опухолью в желудке), он нашел определенные доводы в пользу утренней выпивки. Совершенно случайно он обнаружил, что серым тоскливым утром, когда безвольный, цвета сырых устриц день обещает тянуться вечно, приятно быть чуточку, но ощутимо навеселе и находить удовольствие в меланхолии. Выпивать при этом нужно с химической точностью; одна ошибка – и может произойти что-нибудь скверное. Безымянные пропасти подстерегают на каждом шагу, а в серые дни по углам утренней выпивки мышами скребутся горе и жалость к себе. Однако Брайс был умным человеком и знал об опасности. Здесь, как и в случае с морфием, все зависит от правильной дозировки.

За дверьми «У Генри» Брайса приветствовал музыкальный автомат, пульсирующий басами и красными лампочками, словно больное сердце. Брайс прошел, немного неуверенно, меж рядами пластиковых кабинок, обычно пустых и бесцветных по утрам, а сейчас заполненных студентами. Кое-кто увлеченно спорил, многие носили бороду и имели модный потрепанный вид – вроде анархистов в театральных постановках или «иностранных агентов» из старых-престарых фильмов тридцатых годов. Кто скрывается за этими бородами? Поэты? Революционеры? Один из них, студент с факультета органической химии, писал в студенческую газетенку статьи про свободную любовь и «зловонный труп христианской морали, отравляющий родники жизни». Брайс кивнул ему, и парень смущенно глянул поверх неряшливой бородки. По большей части все эти ребята – дети фермеров из Небраски или Айовы; ставят подписи под призывами к разоружению, рассуждают о социализме. На секунду Брайсу стало неловко; этакий усталый старый большевик в твидовом пиджаке среди представителей нового класса.

Он протиснулся к стойке и заказал кружку пива у женщины с очками в черной оправе под седеющей челкой. Брайс никогда не видел ее прежде; по утрам его обслуживал молчаливый недовольный старикан по имени Артур. Ее муж? Брайс слабо улыбнулся, принимая пиво, и стал пить большими глотками, чувствуя себя неуютно, мечтая поскорей уйти. Музыкальный автомат прямо за спиною заиграл народную песню под металлическое треньканье цитры: «О боже! Мешок с хлопком! О боже!..» Рядом у стойки белая девушка разговаривала с печальноглазой негритянкой о «структуре» поэзии и спрашивала, «работает» ли стихотворение. От таких разговоров Брайса всегда передергивало. Откуда они взялись, эти умники? Потом он вспомнил тот птичий язык, на котором сам, двадцати с чем-то лет от роду, говорил в тот год, когда слушал курс филологии: «ярусы смысла», «семантические проблемы», «символический уровень»… Что ж, для подлинных знаний и ума всегда найдутся заменители – ложные метафоры повсюду. Он прикончил пиво и затем, сам не зная почему, заказал еще кружку, хотя больше всего хотел уйти, убраться подальше от шума и позерства. А справедлив ли он к этим детям, старый напыщенный осел? Молодые всегда выглядят идиотски, обманываются внешним, как и все прочие. Пусть лучше отращивают бороды, чем вступают в студенческие братства или дискуссионные клубы. Они и так очень скоро научатся этому дурацкому конформизму, когда, свежевыбритые, выйдут из университета в поисках работы. Или здесь он тоже ошибается? Всегда есть вероятность, что по крайней мере кто-то из них окажется настоящим Эзрой Паундом[5], будет носить бороду всю жизнь, станет блистательным и громогласным фашистом, анархистом, социалистом, умрет в безвестном европейском городишке автором прекрасных стихов или глубоких картин, с дырою в кармане и с грандиозной славой, которая непременно придет… когда-нибудь после. Брайс допил пиво и взял еще кружку. В слегка затуманившемся сознании возникла афиша с огромными буквами «УОРЛДКОЛОР», и Брайс подумал, что «У» из аббревиатуры «У. Э. Корп.», скорее всего, означает «Уорлдколор». Впрочем, всяческая «универсальность» тоже сгодится… Как насчет «Э»? Эстетика? Эксгибиционизм? Эволюция? Или, криво усмехнулся Брайс, попросту Экран? Он улыбнулся соседке в красной куртке, которая теперь говорила про «текстуру» языка. Ей никак не могло быть больше восемнадцати… Девушка опасливо глянула на него серьезными глазами, и Брайс мгновенно почувствовал глухую боль: такая хорошенькая… Он перестал улыбаться, опрокинул в себя остатки пива и пошел к выходу. Когда он проходил мимо кабинки, бородач с факультета органики вполне трезвым голосом проговорил: «Добрый вечер, профессор Брайс!» Брайс кивнул и, толкнув дверь, вышел в теплую ночь.