Читать книгу "Амстердам - Иэн Макьюэн"

Это ощущение отсутствия все усиливалось после похорон Молли. Въедалось в него. Прошлой ночью он проснулся возле спящей жены и вынужден был потрогать свое лицо, дабы убедиться, что еще существует физически.

Собери Вернон своих старших сотрудников и пожалуйся на свое состояние, он был бы встревожен тем, что они не удивлены. Он слыл человеком обтекаемым, без изъянов и доблестей, человеком, который не вполне существует. В профессиональных кругах восхищались его безликостью. Среди журналистов, часто поминаемая в барах Сити и не нуждавшаяся в прикрасах, ходила чудесная история его назначения редактором «Джадж». Много лет назад он был послушным и работящим помощником поочередно у двух талантливых редакторов, демонстрируя инстинктивный дар не приобретать ни друзей, ни союзников. Когда заболел вашингтонский корреспондент, Вернону приказали подменить его. На третий месяц, на обеде в честь немецкого посла, один конгрессмен принял Вернона за корреспондента «Вашингтон пост» и поведал о неаккуратности президента — массированной пересадке волос за счет налогоплательщиков. Сложилось мнение, что «Плешьгейт» — новость, почти неделю доминировавшая во внутренней политике страны, была извлечена на свет Верноном Холлидеем.

Тем временем один талантливый редактор за другим гибли в кровавых битвах с настырным советом директоров. Возвращение Вернона на родину совпало с внезапной перегруппировкой имущественных интересов. Сцена была усеяна конечностями и торсами укрощенных титанов. Джек Моуби, ставленник совета, оказался неспособен продвинуть почтенное издание к массовому потребителю. Оставался только Вернон.

Теперь он сидел за своим столом и неуверенно массировал череп. В последнее время он понял, что учится жить в небытии. Он не мог долго горевать об исчезновении чего-то такого — себя, — чего уже и вспомнить толком не мог. Все это тревожило — но уже не первый день. А вот сегодня появился физический симптом. Он затронул всю правую сторону головы — и череп, и как-то даже мозг, — ощущение, для которого и слова не подберешь. А может, наоборот, исчезло какое-то ощущение, настолько привычное и постоянное, что он его прежде не замечал — вроде того, как шум становится слышным в тот миг, когда смолкнет. Он точно знал, когда это началось: вчера вечером, когда он встал из-за ужина. И утром не прошло, когда он проснулся: постоянное неопределенное ощущение — ни холода, ни сжатости, ни пустоты, а нечто среднее. Возможно, самое правильное слово — омертвение. Его правое полушарие умерло. Уже столько его знакомых умерло, что в нынешнем своем состоянии распыленности он мог рассматривать собственный конец как событие рядовое: суета похорон или кремации, вспухший рубец траура, постепенно опадающий, — жизнь летит дальше. Возможно, он уже мертв. А может быть — и ему очень этого хотелось, — единственное, что требуется, — раза два стукнуть сбоку по голове молотком среднего размера. Он выдвинул ящик стола. Там лежала стальная линейка, наследство от Моуби, четвертого в череде редакторов, не сумевших справиться с падением тиража. Вернон Холлидей старался не оказаться пятым. Он занес линейку над правым ухом, но тут в открытую дверь постучали, вошла его секретарша Джин, и вместо удара пришлось линейкой задумчиво почесаться.

— Повестка дня. Двадцать минут. — Она дала ему верхний листок, а остальные, выходя, положила на стол для совещаний.

Он просмотрел списки. В международном Диббен писал о «Вашингтонском триумфе Гармони». Статья должна быть скептической или враждебной. Если правда триумф — загнать на четвертую полосу. Во внутренних новостях наконец-то материал научного редактора об антигравитационной машине Валлийского университета. Материал броский, и Вернон настаивал на нем, воображая штуковину, которая пристегивается к подметкам. Оказалось, аппарат весит четыре тонны, требует девяти миллионов вольт и не работает. Но статью дадут все равно — подвал на первой полосе. В том же разделе — «Фортепьянный квартет» — у пианистки родилась четверня. Его заместитель вместе с «Очерками» и всем внутренним отделом сопротивлялись этому, выдавая свою привередливость за здравый смысл. Четверня по нынешним временам — недостаточно, доказывали они, да и о матери никто не слышал; к тому же не красавица и не хочет говорить с прессой. Вернон настоял на своем. По официальным данным Реестра национальной тиражной службы, тираж в прошлом месяце уменьшился на семь тысяч по сравнению с позапрошлым. Время «Джаджа» шло к концу. Вернон еще раздумывал, дать ли статью о сиамских близнецах, сросшихся бедрами, — у одного слабое сердце, так что разделить их нельзя. Они получили должность в местной администрации. «Если мы хотим спасти газету, — твердил Вернон на утренних совещаниях, — вам всем придется пачкать руки». Все кивали, никто не соглашался. Что до мнения стариков, «грамматиков», то «Джадж» должен стоять — пусть даже насмерть — за интеллектуальную честность. Позиция их была безопасная, поскольку никого, кроме предшественников Вернона, из газеты никогда не увольняли.

Когда Джин помахала ему от двери, чтобы он поднял трубку, в кабинет уже входили редакторы отделов с заместителями. Звонок, очевидно, был важный — она губами складывала имя. Джордж Лейн, прочел он.

Вернон повернулся спиной к пришедшим и вспомнил, как избегал Лейна на похоронах.

— Джордж. Все было очень трогательно. Я как раз собирался…

— Да, да. Кое-что возникло. Вам стоит это посмотреть.

— Что именно?

— Фотографии.

— Можете их прислать?

— Исключено, Вернон. Очень, очень острое блюдо. Можете сейчас приехать?

Вернон презирал Джорджа Лейна не только из-за Молли. Лейн владел полутора процентами «Джаджа» и вложил деньги в реорганизацию, ознаменовавшуюся падением Джека Моуби и возвышением Вернона. Джордж думал, что Вернон у него в долгу. Кроме того, Джордж ничего не понимал в газетах — почему и решил, что редактор национального ежедневного издания может прокатиться до Холланд-Парк, через весь Лондон, в одиннадцать тридцать утра.

— Я сейчас несколько занят, — сказал Вернон.

— Я оказываю вам большую услугу. Ради такого «Ньюз оф зе уорлд» пошла бы на убийство.

— Могу быть у вас после девяти вечера.

— Очень хорошо. До встречи, — раздраженно бросил Лейн и повесил трубку.

Все места за столом совещаний, кроме одного, были уже заняты, и, когда Вернон опустился в кресло, разговоры смолкли. Он дотронулся до головы. Теперь, когда он снова был с людьми, за работой, внутреннее отсутствие уже не воспринималось как недуг. Перед ним лежала вчерашняя газета. Он спросил у тишины:

— Кто подписал передовицу по экологии?

— Пат Редпат.

— В этой газете «груз» не «довлеет» и никогда не будет «довлеть», особенно, черт возьми, в передовице. И «никто»… — Для драматизма он выдержал паузу, делая вид, будто пробегает статью. — «Никто» обычно требует глагола в единственном числе. Эти две мысли мы можем усвоить?

Вернон почувствовал одобрение за столом. Грамматикам приятно такое услышать. Они предпочтут похоронить газету — но в чистом синтаксисе.