Читать книгу "Банкир-анархист и другие рассказы / O banqueiro anarquista e outros contos - Фернандо Пессоа"

Да, их следовало уничтожить… Но при этом, нельзя было упустить из виду, что это делается во имя свободы, с целью — построить свободное общество. Потому что уничтожить социальные условности можно как для того, чтобы достичь свободы, или проложить дорогу к свободе, так и для того, чтобы установить другие социальные условности, столь же вредные уже потому, что они условности. Поэтому здесь требовалась осторожность. Нужно было выбрать верное направление действий, понять, стоит ли прибегать к насилию (ведь в борьбе против социальной несправедливости любые средства — законны) или не стоит, нужно было действовать так, чтобы уничтожить социальные условности, но в то же время не навредить делу построения свободного общества, и начать, если это возможно, работать в этом направлении безотлагательно.

Конечно, свобода, которую нам предстояло построить, — это будущая свобода, а в настоящем она есть свобода людей, угнетенных социальными условностями. И очевидно при этом, что эта свобода не имеет ничего общего со «свободой» властьимущих, «свободой» богатых, всех тех, кто является представителем социальных условностей и получает выгоду от них. Это не свобода, это свобода властвовать, а значит, прямая противоположность свободы. И против этого именно — и следовало бороться. Это, я полагаю, очевидно…

— Да, вполне. Продолжай…

— Для кого анархист хочет свободы? Для всего человечества. Каким образом можно сделать свободным все человечество? Уничтожить все социальные условности. Что нужно сделать, чтобы уничтожить все социальные условности? На этот вопрос я уже ответил, когда мы говорили о том, почему я выбрал анархизм, а не какое-либо другое прогрессивное направление… Ты помнишь мои аргументы в этом вопросе?..

— Помню…

— Радикальная революция, молниеносная, мгновенная, которая одним броском переменит буржуазный режим на свободное общество. Революция, подготовленная долгой напряженной работой, прямо и косвенно направленной на то, чтобы подготовить умы людей к новому свободному обществу и ослабить сопротивление буржуазии. Умозаключения, которые привели меня к такому видению предмета в контексте анархизма, я повторять не стану. Мы уже говорили об этом, и тебе здесь все понятно.

— Да.

— Желательно, чтобы эта революция была всемирной и одновременной повсюду, или хотя бы в наиболее значительных пунктах. Или же, если это не случится, ее распространение должно происходить очень быстро, и, кроме прочего, что самое главное, во всех странах революция должна быть мгновенной и абсолютной.

Итак, хорошо. Дальше из всего этого следует вопрос — что я мог сделать, чтобы достичь этой цели? Я — один — не мог устроить всемирную революцию, я не мог даже организовать успешную революцию на сколько-нибудь значительной территории в той стране, где живу. Единственное, что я мог, — это работать, не жалея сил, чтобы подготовить эту революцию. Я уже говорил, как — для этого надо было всеми доступными средствами бороться с социальными условностями; и никогда не отступаться от этой борьбы, от пропаганды свободного общества, будущей свободы или же свободы угнетенных в настоящем; никогда не отступаться от стремления создать уже сейчас хотя бы что-нибудь подобное будущему свободному обществу.

Он выпустил дым, немного помолчал, и потом снова продолжил.

* * *

— Итак, мой друг, я пришел к тому, что решил применить мой светлый ум к определенному действию. Работать для будущего — да, так, верно, думал я. Работать для того, чтобы другие были свободны, именно так. Но что же в таком случае будет со мной? Разве я — никто? Если бы я был христианином, мой труд во благо других был бы радостным и светлым, потому что в таком случае меня бы ожидала награда на небесах. Но если бы я был христианином, я не был бы анархистом, потому что для христианина социальное неравенство в этой недолгой жизни не имеет особенного значения. Это всего лишь испытание для нас, за которое мы будем вознаграждены в вечной жизни. Но я не христианин, и не был христианином, и поэтому я не раз спрашивал себя — для кого я принесу себя в жертву? И более того — почему, в конце концов, я должен жертвовать собой?

Время от времени я начинал сомневаться в том, что выбрал верный путь; и сомнения эти, как ты понимаешь, не были безосновательными… Для чего мне, материалисту, думал я, у которого есть только одна — эта — жизнь, для чего мне мучиться из-за какой-то пропаганды, из-за какого-то социального неравенства, и всяких прочих историй в этом духе, если я могу заняться собой и чувствовать себя много лучше без всего этого. С какой, собственно говоря, стати тот, у кого только одна жизнь, тот, кто не верит в жизнь загробную, тот, для кого есть только один закон — Природа, тот, кто противопоставляет себя государству, потому что оно не естественно, деньгам, потому что они не естественны, браку, потому что он тоже против естества, всем социальным условностям — потому что они не естественны, почему этот человек должен быть альтруистом, и приносить себя в жертву ради других или, скажем, ради человечества, если и этот альтруизм, и эта жертва в такой же точно мере — не естественны. Тот же самый ход мыслей, который делает очевидным, что человек не рождается для того, чтобы стать чьим-то мужем или женой, для того, чтобы быть португальцем, для того, чтобы быть богатым или бедным, ведет к тому, что человек не рождается и для того, чтобы быть солидарным с кем бы то ни было, что человек рождается лишь затем, чтобы жить для себя, а не во имя альтруизма солидарности, к тому, что человек рождается — эгоистом.

Я не раз обсуждал этот предмет с самим собой. Да, я говорил себе, что все мы от рождения принадлежим к человеческому роду, и наш долг поэтому быть солидарными с другими людьми. Но идея «долга» — естественна ли она? Из чего вырастает эта идея, откуда? Если этот долг обязывает меня принести в жертву мое благополучие, мое удобство, мой инстинкт самосохранения, и все остальные мои инстинкты, чем же он тогда отличается от социальных условностей, которые принуждают меня к тому же?

Идея долга, идея солидарности могла бы считаться естественной только в одном случае — если бы она подразумевала какую-нибудь эгоистическую компенсацию, потому что тогда она хотя и имела бы в своем исходе противоречие с естественным эгоизмом, в итоге удовлетворяла бы его, и снимала, тем самым, противоречие. Отказываться от своего блага, просто так жертвовать им — это не естественно; отказываться от одного блага, чтобы получить другое — это уже другое дело, это не противоречит Природе: если есть две вещи, которыми мы не можем обладать одновременно, вполне естественно выбрать одну из них. Какую эгоистическую, или, скажем, естественную компенсацию могло дать мне самоотверженное служение построению свободного общества, в котором обретут счастье грядущие поколения? Только сознание исполненного долга, сознание верности благой цели. Но ни то, ни другое нельзя назвать эгоистической компенсацией. Ничто из этого не является естественным удовольствием, и если вообще каким-то удовольствием является, то искусственным, рожденным той или иной условностью, так же как, например, удовольствие быть сказочно богатым, или занимать высокое положение в обществе.