Читать книгу "Свободу мозгу! Что сковывает наш мозг и как вырвать его из тисков, в которых он оказался - Идрисс Аберкан"

Хотя следует признать, что объем мозга человека, начиная от неандертальцев до Homo sapiens, уменьшился. Но можно ли утверждать, что и когнитивные способности человекоподобных существ снизились от неандертальцев до sapiens? Мне трудно в это поверить.

Если ваша жизнь ограничивается рамками отметок, то вы живете неполноценной, ложной жизнью и продали настоящую лошадь, чтобы обзавестись деревянной. И хуже того, передадите ее по наследству cвоим детям. Человек, живущий в этих рамках, меньше просто Человека с большой буквы. Находясь под прессом идей евгеники, мы всегда думали, что ubermensch («сверхчеловек») Ницше воплощен в человеке системы оценок, хотя он являет собой индивида, освободившегося от ложной, оценочной жизни. Homo sapiens выше Homo oestimatus[15]. Но как нам льстит, когда нас высоко оценивают, как мы делаем для этого все от нас зависящее, не осознавая, как глубоко ошибаемся и забываем про стоимость раба на невольничьем рынке.

Мудрец Пьер Рабхи это очень хорошо понял, когда разорвал в клочья учебники своего времени. Ведь он знал, что пособия должны служить человеку, а не человек должен подстраиваться под них. На конференции «Технологии, развлечения, дизайн» (TEDxParis) в Париже в 2011 году он задал следующий вопрос: «А есть ли жизнь перед смертью?» Его слова, ясные и пронизанные глубоким смыслом, были сказаны для тех, кто предпринял попытку вернуться в реальность.

«…Современность во всеуслышание заявляет, что прогресс освободит человеческое существо. Но когда я вышел на путь современного человека, то обнаружил непрерывную череду либо бессмысленных, либо обоснованных заточений. Начиная от детского сада до университета мы распределены по клеткам или ячейкам. Во Франции их называют „bahut“, что означает „ларь“, „ящик“. И все мы работаем, каждый в своем маленьком или большом ящике. Даже развлекаться мы, разумеется, отправляемся в „boîte de nuit“, то есть в ночной клуб, (что буквально означает „ночной ящик“). А потом вас отправят в следующий ящик, в тот, куда складируют стариков, в ожидании, пока они не сыграют в свой последний ящик. Вот почему я и задаю этот вопрос: „А есть ли жизнь перед смертью?“»

Раньше мы все существовали сами по себе, а не для выполнения возложенных на нас функций. Но родовые структуры ширились и крепли вместе с урбанизацией, и обязанности возобладали над нами. Но я не могу себе представить, чтобы Шекспир однажды произнес: «Делать или не делать, вот в чем вопрос». Мудрец Пьер Рабхи прав в одном: мы создали огромное разнообразие «ящиков»: интеллектуальных, культурных или физических, по которым привыкли себя распределять. Подобное «заточение» до такой степени обусловило нашу жизнь и до такой степени вошло в привычку, что мы иногда рассматриваем себя только сквозь призму ящика, в котором нашли для себя место.

Человеческий мозг мы тоже привыкли подвергать череде ущемлений, которые ввели в наши схемы мышления: ведь мыслить схемами гораздо удобнее, чем без них. Схема для мысли — то же самое, что индустриализация для сельского хозяйства: полезный инструмент, но одновременно и ограничение, стандартизация и свойственные им обеднение вкуса и разнообразия, а следовательно, возможностей приспособления.

В середине XIX века Ирландию постиг сильный голод. Почти все поля были засажены картофелем одного и того же сорта. Когда он был атакован грибком фитофторой, отсутствие биоразнообразия привело к гибели всего урожая, и страна погрузилась в самый катастрофический кризис за всю новейшую историю. Если обеднение биоразнообразия может разорить за нескольких дней, то практически то же самое можно сказать об уменьшении интеллектуального разнообразия, к которому приложила руку и школа. Влияние нашего обучения на мозг аналогично влиянию индустриализации сельского хозяйства на растения. Обеднение биоразнообразия нас разоряет, оскудение нооразнообразия[16] опустошает еще больше.

Гений делает что-либо не потому, что его об этом просят, но потому, что ему очень нравится этим заниматься, он просто обожает свой труд.

Даже Биллу Гейтсу не удалось избежать жизни в рамках оценочной системы, потому что в нашем обществе величина банковского счета является главным критерием успешности, и размер его состояния вызывает большое уважение. Однажды он признался: «Я провалил экзамены. Но у меня был друг, который прекрасно сдал все экзамены в Гарварде. Теперь он работает инженером в „Майкрософт“, а я эту компанию основал». Мораль этой истории такова: провал — это диплом, а есть и целая вселенная, включая мир бизнеса, открытая для всех, даже кто им не владеет. Сейчас мировоззрение меняется: известный профессор Принстонского университета Йоханнес Хаусхофер совсем недавно опубликовал «Резюме моих провалов»[17].

«Жизнь — это большой урок, который ты с презрением отвергаешь, — говорил Ричард Френсис Бёртон в своей самой великой поэме, — главный смысл которой заключается в том, чтобы понять, что все известное тебе ничего не значит». Бёртон жил в XIX веке, свободно говорил на двадцати девяти языках и диалектах, причем его арабский был настолько безупречен, что он совершил хадж под видом мусульманина, думая, мечтая и разговаривая с самим собой по-арабски. На заре своей жизни он отказался от административной карьеры и бросил учебу в Оксфорде. В этом поступке нашли отражение яркая одаренность и сила его незаурядной личности, благодаря которым и сегодня мы знаем и помним о нем, а тысячи бюрократов безвозвратно канули в Лету, не оставив и следа в нашей памяти.

Талантливые люди давно интересовали меня и как ученого, и как обычного человека. Единственное, что я могу о них сказать, — они совмещали страстную увлеченность своей деятельностью с охотой к перемене мест. А в школе обучают искусству оставаться на месте, и вполне понятно, почему она разочаровывает одаренных учеников. Отбор проходят из них только те, кто научился выносить школьное иго. Поэтому любому, кто хотел бы преуспеть в жизни, я могу дать один-единственный совет, подходящий и для интеллектуальной, и для экономической сферы: не цепляйтесь за свое место. Если этот совет получит научное подтверждение, мы сможем объяснить, почему нации, чьи обычаи стремятся удержать народ на одном и том же месте и в одном и том же состоянии, рискуют обуздать его стремление к совершенству.

Хочу отметить еще один феномен: благоразумно остававшиеся на своих местах подспудно ненавидят тех, кто был готов с легкостью эти места покинуть. Не стоит первых осуждать, потому что столкновение с мавериками[18] психологически невыносимо, оно отсылает человека к временам сделанного выбора. Им крайне тяжело допустить, что и они могли бы уйти из племени людей, клейменных каленым железом. А если прибавить к этому боль от ожога, то еще лучше понимаешь ненависть клейменых к инакомыслящим. Это наблюдение вызвало во мне громадное чувство уважения к этим маверикам и «nèg’ marrons»[19], которые не дорожат своим местом. Наш кризисный мир постмодерна чрезвычайно нуждается в них.