Читать книгу "Николай I - Дмитрий Олейников"

Увы, от представления проекта до утверждения императором «Постановления о Царскосельском лицее» прошло слишком много времени: министерская и придворная переписка, всевозможные уточнения и изменения заняли более полутора лет, а потом ещё год — приготовления, подбор преподавателей и учеников. Ко дню, когда коридоры пустовавшего дворцового флигеля наполнились голосами юных отроков, Николаю уже исполнилось пятнадцать. Он просто вырос. Моп comrade manque — «мой несостоявшийся товарищ» — будет иногда обращаться император Николай к барону Модесту Андреевичу Корфу, лицеисту легендарного первого выпуска, однокашнику Горчакова, Дельвига, Пущина, Пушкина… Тоже «несостоявшихся товарищей».

Трудно найти однозначный ответ на вопрос, почему младшие Павловичи так и не сменили фраки на сине-красные кафтаны лицеистов. Модест Корф писал, что, по мнению самих Николая и Михаила Павловичей, этому помешало то обстоятельство, что в конце 1811 года уже явно ощущалась неизбежность решающей войны с Наполеоном. Корфу же это представлялось только предлогом, а на самом деле император Александр так и не смирился с мыслью, что его братьев будут воспитывать «в общественном заведении»[30]. Иван Иванович Пущин считал, что идее воспротивилась Мария Фёдоровна, «находя слишком демократическим и неприличным сближение сыновей своих, особ царственных, с нами, плебеями»[31].

Как бы то ни было, но с 1809 года генерал Ламз-дорф лично занялся организацией индивидуального обучения великих князей, заменив подобие гимназического образования подобием университетского.

И программа, и подбор именитых преподавателей не могли не радовать родительское сердце Марии Фёдоровны. Она лично проводила немало времени над тем, чтобы расчерчивать и исправлять таблицы расписаний. Казалось, сам Лейпцигский университет был «перенесён» в Россию: его выпускник, недавний цензор немецких книг и директор немецкого театра в Петербурге Фридрих Аделунг (в обиходе — Фёдор Павлович) взял на себя основную гуманитарную нагрузку. Он вёл уроки логики, морали, латинского и греческого языков. С «теорией народного богатства», то есть политэкономией, знакомил великих князей академик Андрей Карлович Шторх, осознававший, что учит великого князя, «который, вероятно, когда-нибудь будет править нами»[32]. Различные отрасли права и физику преподавали профессора — Василий Григорьевич Кукольник, Михаил Андреевич Балугъянский, Иван Николаевич Вольгемут, математику — академик Логин Юрьевич Крафт.

И профессора, и академик были признанными специалистами в своих научных областях, однако наставническая деятельность не была их сильной стороной. Достоинства учёного — неторопливость, въедливость, методичность, строгость формулировок — становились недостатками педагога. «Я помню, как нас мучили два человека, очень добрые, может статься, и очень учёные, но оба несноснейшие педанты: покойный Балугьянский и Кукольник, — вспоминал Николай много лет спустя. — Один толковал нам на смеси всех языков, из которых не знал хорошенько ни одного, о римских, немецких и Бог знает каких ещё законах[33]; другой — что-то о мнимом "естественном" праве. В прибавку к ним являлся ещё Шторх, со своими усыпительными лекциями о политической экономии, которые читал нам по своей печатной французской книжке, ничем не разнообразя этой монотонии. И что же выходило? На уроках этих господ мы или дремали, или рисовали какой-нибудь вздор, иногда собственные их карикатурные портреты, а потом к экзаменам выучивали кое-что в долбяшку, без плода и пользы для будущего»[34].

Встречные жалобы наставников звучат в докладах Марии Фёдоровне: «Поведение Его Высочества было весьма хорошо; но нельзя сказать того же об учебных занятиях — не потому, чтобы уроки дурно шли, но потому, что желательно бы, чтобы он был занят своим предметом и внимателен к тому, что ему говорят, чтобы он более действовал сам собою и не приводил в необходимость повторять всё одно и то же, или напоминать ему то, что он уже знает»[35].

Неудивительно, что попытка педагогов охладить «милитаристский» пыл Николая провалилась: сам мир не был мирным, сотрясаясь в череде непрерывных войн. В одном только 1809 году Александр I воевал на севере со Швецией, на юге с Турцией и на западе с Австрией (правда, неохотно — выполняя союзнический долг перед Францией). И на этом фоне великому князю было задано сочинение на тему: «Доказать, что военная служба не есть единственная служба дворянина, но что и другие занятия для него столь же почтенны и полезны». Стоит ли удивляться тому, что в ответ воспитатель Ахвердов получил чистый лист бумаги. Ему пришлось самому, «сжалившись над Великим князем», надиктовать подопечному «правильный» ответ.

Мария Фёдоровна в конце концов признала необходимость планомерного обучения Николая и Михаила военным наукам. В таком «мужском деле» император Александр серьёзно вмешался в воспитание младших братьев. В конце 1809 года он лично одобрил назначение в качестве преподавателей инженеров-практиков, генерала Оппермана и подполковника Джанотти. Пятидесятилетний итальянец Джанотти имел боевой опыт, воевал с французами в Пьемонте и с турками в Молдавии. Он стал самым любимым преподавателем Николая. Видимо, его влияние на подростка окончательно определило не только увлечение будущего императора инженерными науками (фразы вроде «мы, инженеры», «наша инженерная часть» часто будут употребляться Николаем в период царствования), но и характерное «инженерное» видение мира как сложного, но до конца познаваемого механизма — вроде часового.

На унылом фоне гражданских лекций военные занятия выглядели куда более привлекательными. Верховая езда (Николай освоил седло с пяти лет), фехтование, съёмки планов местности и вычерчивание их на больших листах специальной бумаги, устройство небольших фейерверков в Гатчине — всё это были настоящие занятия. Подвижные, понятные, с конкретными результатами, они составляли разительный контраст с заунывными речитативами Шторха. К тому же великому князю была очевидна их польза: совершеннолетие становилось всё ближе, а о неизбежной большой войне с Наполеоном говорили всё чаще.

Глава третья.
ОПОЗДАВШИЙ НА ОТЕЧЕСТВЕННУЮ ВОЙНУ

«Исчезла надежда к миру», — записала в феврале 1812 года в дневник Варвара Ивановна Бакунина, жена петербургского гражданского губернатора. Гвардейские полки готовились к походу к западным границам. Настроение в Петербурге было тревожным: «Вместо веселия и сумасбродства масляных везде тихо и уныло; беспокойные лица отъезжающих и печальные остающихся вселяют грусть и в тех, кои не участвуют в расставаниях и не провожают близких сердцу»[36].