Читать книгу "Софья Толстая - Нина Никитина"

В свой свадебный день Соня сильно волновалась. У нее пропал аппетит, она ничего не ела, кроме черного хлеба. И все это из‑за боязни потерять его любовь. Толстой же мучился оттого, что она слишком молода, а потому не сможет по — настоящему полюбить его, что многим жертвует ради него и инстинктивно все занесет на его счет.

Между тем время венчания приближалось. Оно было назначено на восемь часов вечера. А жених не появлялся. Соня сидела между приготовленными вожами — дорожными чемоданами из телячьей кожи и плакала. Из‑за этого многие находили невесту подурневшей и говорили, что под венцом она была не так уж хороша, а еще удивлялись тому, почему венчание происходит вечером. Ведь в этом было что‑то купеческое. Гости приглядывались ко всему, боясь пропустить что‑нибудь важное. Они не могли понять, почему невеста заплаканная. Неужели она поневоле выходит замуж? Но разве возможно поневоле выходить за графа? Ведь он страсть как богат. Тогда понятно, почему ее выдали за него. Но между тем абсолютно всем нравилось, что невеста была как овечка убрана!

Действительно, Соня выглядела обворожительно — на голове шиньон, вуаль, прикрывавшая ее бледное лицо, превосходно сидящее белое платье, зрительно увеличивавшее ее рост, руки, затянутые в длинные перчатки. Никто не догадывался о том, какие страшные мысли приходили ей в голову в это время. Ведь утренний разговор с суженым, резко оборванный ее матерью, остался неоконченным, и она продолжала мучиться вопросом: придет ли жених на свадьбу или нет? Однако вскоре прибежал лакей Толстого и объяснил, из‑за чего жених опаздывает. Оказалось, что второпях слуга Алексей забыл приготовить хозяину чистую рубашку, уложил только одну фрачную пару. Рубашка, которую утром надел граф, была уже непригодна. Лакей обежал уже почти всю Москву, но не смог найти новой рубашки, потому что было воскресенье и все магазины оказались закрыты. Только один из них, к счастью, работал. В нем и была куплена свадебная сорочка.

Наконец все — жених с невестой и их гости — оказались в церкви. Торжественная церемония привлекла не только приглашенных, но и постороннюю публику. Хор певчих при виде молодых запел «Гряди, голубица», и это звучание, так же как и молитвы, создавало неповторимую атмосферу высокой торжественности, о которой потом не раз вспоминала Соня и которую впоследствии увековечит на страницах романа «Анна Каренина» ее муж. Соня с отсутствующим взглядом смотрела на все происходящее, не вслушиваясь в последние наставления близких, что она непременно первой должна встать на ковер, как и где должна остановиться у аналоя, как должна подать жениху правую руку и т. д. Она уже не слышала жужжание толпы, шуршание платьев, не разбирала слов присутствующих о том, что она не стоит его пальца, и о том, хорошо ли держит себя или выглядит смешной. Теперь она слышала только одну тишину, нарушавшуюся падением капель воска. Старичок — священник в высоком головном уборе, расширяющемся кверху цилиндром фиолетового цвета, камилавке, тяжелой ризе зажег две свечи, повернувшись к молодым, «новоневестным», устало и грустно глядя на них, благословил ее с осторожной нежностью, подал ей свечу. Она чувствовала всем своим существом взгляд жениха, хотя не глядела в его сторону. От всего этого ей стало радостно и страшно. В этот миг исчезло все: суета, тревоги, сомнения. Она слышала только одни торжественные звуки: «Бла — го — сло — ви вла — дыко!» Она словно дышала ими.

Потом священник, снова повернувшись к венчаемым, надел на палец Сони большое кольцо со словами: «Обручается раб Божий Лев рабе Божией Софии». Пол перед аналоем был застлан розовой шелковой тканью, на которую должны были стать новобрачные. Кто‑то заметил, что жених наступил раньше, а кто‑то, что они стали одновременно. Невесте стало светло и весело после надевания на голову венца, от прикосновения к чаше с красным вином, разбавленным водой и от того, как они ходили вокруг аналоя, и от того, как все радовались им. После снятия венца Соня вся сияла от счастья и не могла поверить в то, что все это происходило с ней и что это правда.

Затем новобрачных ожидало короткое свадебное застолье в родительском доме невесты с легким угощением: шампанским, фруктами и сладостями. Здесь были только близкие, а потому тосты звучали самые искренние. Соня быстро переоделась в дорожное платье, а прислуга торопливо укладывала последние вещи. Ведь муж очень спешил с отъездом. На улице молодых ожидал новенький просторный дормез, приспособленный даже для сна в дороге. И вскоре шестерка славных почтовых лошадей, ловко управляемая форейтором, отправилась в Ясную Поляну, ставшую на долгие годы пристанищем для Сони. Так начинался ее медовый месяц, и она не знала, будет ли он наполнен ароматом меда или горечью разочарования.

Осенний дождь и жуткая темнота за окном дормеза действовали на Соню удручающе. До первой станции «Бирюлево» она почти не разговаривала с мужем, погрузившись в свои девичьи думы. Ее охватили страх и радость неизвестности. В душе она уже рассталась с прошлым, с родительским домом, со своими сестрами, со всевозможными ленточками, милыми влюбленностями, с поэзией беспечной молодости. Как много было во всем этом жизни! Особенно в младшей сестре Тане, в этой «белозубке», как ее прозвал Лев Николаевич, в которой находил много общего с Беллой, героиней Диккенса. Таня, артистическая душа, умела всем внушить любовь, щедро делилась ею с родными. У нее это получалось гораздо лучше, чем у Сони, которая предпочитала играть в куклы, вкладывая в эту игру свои смыслы. В них она находила много общего с людьми. И те и другие лишь игрушки в руках судьбы. Она еще чувствовала теплое прикосновение милых рук и губ своих близких и родных. Она вспомнила, как простилась с больным отцом в его кабинете, как прослезилась сестра Лиза, «знавшая, где бывает счастье» и упустившая его, как рыдала Таня, как перекрестила новобрачных мама, как она расцеловалась с рыдавшей няней и как под конец бросилась на шею матери и услышала ее стон. Поцелуи, слезы, рыдания, пожелания счастья — все это Соня запомнила на всю жизнь. А ее близким после отъезда оставалось только с грустью смотреть на оставленный впопыхах подвенечный наряд невесты.

Задумывалась ли она о том, почему первый месяц супружеской жизни называется медовым? Какие тайны скрыты в этом обольстительном оксюмороне, причудливо сочетающем в себе, казалось бы, несочетаемое — сладость и горечь меда? Действительно, медовый месяц был наполнен для нее сладостными предчувствиями и горечью смутной тревоги. Свою жизнь она уподобляла пчелиной, ведь даже когда пчела находится в состоянии покоя, она не знает отдыха, не забывает исполнять таинства приготовления воска. Так и она, покинув родительский дом, общий тесный улей, начинала строить свой новый дом в тишине усадебной жизни с ароматами и мягкостью воздуха и прелестной игрой солнечных лучей. Ее соприкосновение с осенней красотой новой жизни переполняло душу праздником лета. Казалось, что в этом времени нет пока того, что когда‑нибудь сбудется, не случайно Лев Николаевич в ее «напуганности» увидел что‑то болезненное и записал в своем дневнике: «Ночь, тяжелый сон. Не она». И это на третий день после женитьбы.

Возможно, все это произошло оттого, что Соня успела рассмотреть в стремительно пронесшемся медовом месяце что‑то вроде перста судьбы, которая подсказывала ей мудрые решения и наказывала за глупые. С первой недели своего медового месяца Соня начинала каждое утро с чашки кофе, закладывая традицию семейной жизни и новый ритуал. Она заметила, что учителя мужниных школ были весьма «озадачены» тем, что Лев Николаевич женился не на крестьянке, а на барышне, ведь он когда‑то им говорил, что в барышнях заключен «весь яд цивилизации». Конечно, Соня восприняла это с иронией и смогла даже «слишком рассмелиться». От этого ее поведения муж был «неимоверно счастлив» и не раз восклицал: «Неужели это все кончится только жизнью?!»