Читать книгу "Киплинг - Александр Ливергант"

Весной 1878 года Джон Локвуд приехал из Индии на Парижскую всемирную выставку и летом повез сына, которому не исполнилось еще и тринадцати, в Париж. Условие у отца было только одно: «Поедешь, если не будешь ко мне приставать». «При той демократии, которая царила в английских закрытых школах, — вспоминал впоследствии Киплинг, — выполнить это условие было несложно». Джон Локвуд добыл Радди бесплатный пропуск на выставку, которая проходила в Тюильри, и предоставил полную свободу передвижений «в этом большом, дружественном городе», давая ему два франка в день (чтобы ни в чем себе не отказывал), а в придачу к франкам — советы, куда пойти: «Ты не ошибешься, если пойдешь…» Эта поездка привила Киплингу неизменную, на всю жизнь любовь к Франции и французам: «В Англию, к себе в школу я вернулся, твердо зная, что по другую сторону канала находится страна, где все иначе, чем у нас, где все восхитительно, где кругом чудеса и все потрясающе вкусно…» Поневоле вспоминается стерновское: «Во Франции это устроено лучше». В школе подобные взгляды на соседнюю страну и извечного соперника, понятное дело, не поощрялись. «Изучение французского языка в английских школах тех лет, — замечает Киплинг в небольшой книжке путевых очерков „Французские сувениры“ (1933), — основывалось на аксиоме: французская литература аморальна, тогда как правильный наклон диакритических знаков и отсутствие ошибок в мужском и женском роде — похвальны». От парижской жизни Ралли получил всё, с утра до ночи бродя по красавцу-городу: Трокадеро, Нотр-Дам, памятный мальчику по трагической истории Квазимодо и Эсмеральды, книжные развалы на набережной Вольтера. Были забыты на время и унылое здание колледжа в Уэстворд-Хоу, и палочная дисциплина, и требовательность учителей.

Учителя, как, впрочем, и многое в колледже, на поверку оказались (во всяком случае, некоторые) совсем не такими уж плохими. Под стать «дяде Крому» были, по меньшей мере, трое. Во-первых, Герберт Эванс, который в 1880 году основал при школе Общество натуралистов, куда первыми вступила «троица» с Прохвостом во главе, любившая совершать длинные прогулки по морскому берегу. Состоять в Обществе натуралистов было выгодно: можно было ходить, куда захочешь, а можно — спрятаться в утеснике на берегу (это место троица называла «нашей пещерой») и там валяться с книжкой, болтать, греть на спиртовке какао или чай и курить сигары или глиняную трубку в тиши и покое. Помимо Общества натуралистов Эванс учредил и Общество любителей театра; будучи талантливым актером, влюбленным в театр, он поставил в колледже к Рождеству 1881 года «Соперников» Шеридана. Триумвират и здесь проявил инициативу, сыграв в этой пьесе классического английского репертуара ведущие роли; Радди перевоплотился в сэра Энтони Абсолюта. Ставила троица спектакли и без посредства Эванса: огромным успехом пользовались, например, сочиненная Киплингом, признанным школьным литератором номер один, и поставленная всей троицей пантомима-пародия по мотивам «Аладдина и волшебной лампы», а также спектакль «Выпивка» по «Западне» Золя, где сцена белой горячки в исполнении Очкарика неизменно шла на ура.

Во-вторых, Уильям Крофтс, выведенный в «Прохвосте и компании» в образе мистера Кинга. Это он привил юному Киплингу интерес к латинской и английской литературе. Да и к литературе вообще: зло и язвительно, не боясь травмировать впечатлительного и обидчивого подростка, этот вспыльчивый, резкий человек критиковал первые, еще весьма несовершенные литературные опыты юного поэта, научил его уважать слово («Благодаря ему я понял, что словами можно пользоваться, как оружием») и стоически переносить нападки критиков, к которым писатель не только сам всегда относился с похвальным равнодушием, но и настоятельно рекомендовал молодым авторам «особенно не волноваться из-за рецензий». «Если не считать привязанных к столбам мулов, — писал он в автобиографии, — я не видел никого, кто бы, подобно, скажем, критикам из „Манчестер гардиан“, так больно лягался, так и истошно вопил». С Крофтсом Киплинг сошелся теснее, чем с другими учителями, переписывался с ним, когда жил в Индии, посылал ему все свои индийские стихи, жаловался, бывало, на скучную, однообразную жизнь.

В-третьих, Фрэнк Хаслем, латинист. Хаслем познакомил Радди с Горацием, которого, как впоследствии писал его прославившийся ученик, «я ненавидел два года, забросил на двадцать лет, а потом всю оставшуюся жизнь любил с неизменной страстью». Ненавидеть — ненавидел, но по-латыни, чего нельзя сказать о математике, успевал неплохо. Если верить специалистам, полагающим, что политические оды Горация дают себя знать во многих Стихах зрелого Киплинга, то «виноват» в этом не кто иной, как Фрэнк Хаслем.

Крофтс и Хаслем высмеивали ученические стихи Киплинга, а его прозаические опыты — словно предваряя мнение будущей критики — называли «бульварной журналистикой», не подозревая (как, впрочем, и сам Киплинг), что их ученик уже является автором опубликованного поэтического сборника. Дело в том, что по возвращении в Индию Алиса собрала разрозненные стихи сына и в декабре 1881 года издала их за свой счет под названием «Стихи школьника». Поразительным образом, Радди не только не обрадовался, но даже разобиделся: как это мать напечатала его стихи без предупреждения! Стихи эти никогда не переиздавались, как и прочее «школьное творчество» Радди, где он допускал, по его же собственному признанию, «все возможные нарушения рифмы и стихотворного размера». Очкарик вдохновенно сочинял стихи для ежегодного школьного концерта и школьных спектаклей, писал в школьный журнал «Юнайтед-Сервисез-колледж кроникл», который сам же и редактировал. В восьмом, последнем номере (март 1880 года) он опубликовал, к примеру, проникнутое патриотическими чувствами стихотворение в честь королевы Виктории «Ave Imperatrix!» («Да здравствует императрица!»). Патриотические чувства юного автора заслуживают тем большего уважения, что сочинено стихотворение было не где-нибудь, а на уроке французского и записано на обложке французского учебника — знай, мол, наших!

Томас Стернз Элиот оценил эту верноподданническую оду достаточно высоко, хотя она и была подражанием одноименному стихотворению Оскара Уайльда, и счел возможным включить ее в том избранных произведений поэта. Первые же литературные опыты Киплинга относятся еще к 1879 году (автору четырнадцать лет!), когда он, вместе с кузенами и кузинами, сочинял пародии для выпускающегося в Грейндже семейного журнала «Писака».

В колледже Радди много пишет, но еще больше читает, тем более что слабое зрение не позволяет ему заниматься спортом наравне с остальными учениками. Причем читает не только в «пещере», вместе с друзьями, но и на уроках. Чтобы учитель не отобрал книжку, Радди вырывал из нее несколько страниц, книгу оставлял в комнате, а вырванные страницы брал с собой и читал на уроке. Мол, если отберут, то страницу-другую, а не всю книгу… Расположенный к нему дядя Кром освобождает его от спортивных занятий, разрешает пользоваться, помимо школьной, и собственной библиотекой. Будущий автор «Последнего песнопения» и «Бремени белых» зачитывается английской поэзией — Донном, Суинберном, Браунингом (на двух последних, к слову, он сочинит со временем язвительнейшие пародии). Не гнушается — что для его возраста и тогдашней литературной моды нетипично — американской литературой, читает По, Уитмена, Марка Твена, «Песнь о Гайавате» Лонгфелло, «Сказки дядюшки Римуса», уже упоминавшегося Брет-Гарта, с которым его — и не без оснований — будут не раз сравнивать лондонские критики.