Читать книгу "Рижский клуб любителей хронопортации - Александр Долгов"

– Ну, какие твои годы, еще успеешь всего Хайнлайна прочитать, и не по одному разу, – утешил он меня, а потом, заговорщицки подмигнув, заметил: – Небось спишь и видишь, как сам путешествуешь во времени? – имея в виду ту самую книжку, которую я уже прочел.

В ответ я только хмыкнул. Знал бы он, куда я собрался, таких бы шуточек наверняка не отпускал в мой адрес.

Так мы и разговорились. Эмерсон объяснил свою недавнюю метафору, как впервые в жизни себя почувствовал «чужаком в стране чужой». В 1972 году, когда побывал в Японии на гастролях, у него там были два концерта в Токио и Осаке и обширная культурная программа в течение недели. Группа ELP арендовала реактивный чартерный самолет, привезла с собой из Лондона целую стаю британских журналистов и восемь тонн музыкального оборудования, а схожие чувства маэстро испытал теперь, когда наконец-то добрался до России, – здесь другая жизнь, культура, традиции и, наконец, непонятный алфавит – какая-то марсианская кириллица.

Потом я, как бы между прочим, подивился тому факту, что он за свой счет купил поесть – ведь у него в гримерке вдоволь всего: и питье, и еда и, как я понимаю, абсолютно бесплатно.

– Так и есть, – подтвердил Эмерсон, – промоутером выставлено все – от нужного размера махрового полотенца до нужной марки спиртного – согласно бытовому райдеру.

– А почему же в таком случае вы здесь, а не там?

– Понимаешь ли, ведь скука смертная одному сидеть в грим-уборной. А здесь я могу перекинуться с кем-нибудь парой-тройкой фраз. Хотя бы с тобой.

– Может, тогда не стоило требовать отдельную комнату? – съязвил я.

– Стоит, не стоит – все это пустые разговоры… Пойми одно: по моему статусу так положено – отдельная грим-уборная, как и отдельный лимузин, хотя я, кстати, могу ездить на чем угодно, даже на велосипеде, – и шутливо добавил: – Стал звездой, вот и сиди в гордом одиночестве.

Мы рассмеялись.

– А это правда, что вы не даете интервью?

– Первый раз об этом слышу, еще не далее как вчера плотно общался с журналистами в Москве. А почему мой юный друг интересуется этим вопросом?

Я представился, сказав, что прибыл на концерт по заданию редакции рок-н-ролльного журнала писать отчет о концерте. Маэстро не поверил моим словам, видимо, сбил с толку мой юный вид.

– Ты действительно журналист?! Ничего не придумываешь?!

Пришлось показать журналистское редакционное удостоверение. Эмерсон, конечно, от него отмахнулся, мол, верю, верю, прости парень, не хотел обидеть, только и спросил, косясь на мой бокал с вином, есть ли мне уже 18 лет.

– Не волнуйтесь, с этим все в порядке, – произнес я, демонстративно пригубив из бокала вино.

И тут краем глаза перехватил жадный взгляд Эмерсона – мы сглотнули с ним одновременно: я – вино, а он – чай с молоком.

– По совести говоря, – признался он, – я сам бы с удовольствием сейчас пропустил бы бокальчик-другой красного… Вино я люблю, а вот к пиву равнодушен, правда, с недавних пор перед концертом вообще не употребляю алкоголя, строго соблюдаю «сухой закон».

– Мне, в отличие от вас, на сцену выходить не надо, – поддержал я новую тему нашего разговора.

– А когда-то музыкальная братия называла меня за глаза «Мистер Курвуазье». Знаешь? Нет?

Я неопределенно мотнул головой, Долгов про это не упоминал.

– Да, «Мистер Курвуазье», – повторил маэстро, продолжая откровенничать. – Это прозвище, помнится, дал мне Джерри Губмен, скрипач «Оркестра Махавишну». И не случайно – в годы расцвета ELP бутылка отменного французского коньяка на сцене стала частью моего арсенала… Она прочно заняла место в моей жизни, как на сцене, так и в быту. Она, между прочим, всегда вызывала аплодисменты у публики, когда в середине соло на фортепиано, играя левой рукой останато, я протягивал руку, брал бутылку и пил прямо из горла… – сделав длинную паузу, он добавил: – Тем не менее я никогда, – повторяю: никогда! – так и напиши в своей статье: Кит Эмерсон никогда не отменял концерта из-за подпития или похмелья.

У меня не было слов, честно говоря, я был просто ошарашен подобными откровениями звезды, мне только и оставалось, что внимательно слушать. Он много о чем поведал: про скоростные японские мотоциклы, пилотирование спортивных самолетов, хорошо выдержанный коньяк с запахом луговых трав, который надо пить непременно теплым, короче, про все то, что он любил и о чем думал. О синтезаторах, электроорганах и концертном рояле «Стейнвей», занимавших не менее важное место в его существовании, чем вышеперечисленное, он, конечно, тоже упомянул.

Вспомнив одну из баек, рассказанных Долговым, спросил:

– Вы действительно являетесь лауреатом московского Конкурса имени Чайковского?

Он аж поперхнулся чаем, так его обескуражил вопрос, но, откашлявшись, переспросил:

– Какого-какого конкурса?

Я повторил, и тут он развеселился.

– Первый раз про такое слышу. И чего только люди не выдумают… Ну что ж, могу прокомментировать… Хоть у меня весьма быстрая манера игры на фортепиано – про это всем известно, – но все-таки пальцы рук не настолько длинны, чтобы стать вторым Вэном Клайберном, – он покачал головой и усмехнулся: – Думаю, что в Москве на конкурсе мне ловить было бы нечего.

Потом, глянув на Rollex из белого золота, предупредил:

– Давай последний вопрос, а то скоро концерт.

Хмы, последний вопрос – только какой? Знаю одно: сидя сейчас с Кортни Тейлор-Тейлором, лидером моей любимой группы, я бы сам себя об этом не спрашивал. Но тут Эмерсон явно застал меня врасплох. О чем же еще спросить? Но неожиданно понял, что последний вопрос должен быть исключительно о музыке, о ее роли в жизни прославленного клавишника. Итак, чем для вас является музыка, что она значит для вас, глубокоуважаемый мистер Эмерсон?

– Хороший вопрос… очень важный, – покачал он в раздумье головой, собираясь с мыслями. – Для меня играть – как дышать… Я потерял двадцать пять процентов слуха в правом ухе вследствие тяжелого рок-н-ролльного образа жизни, но это не все мои потери за годы «молотьбы» по клавишам. Когда я в октябре 1993 года оказался в больнице с диагнозом дисфункциональности правой руки, я был разрушен – не только финансово, но физически и морально… Неужели я не смогу больше играть? – вот что меня мучило и пугало… Слава богу, операция прошла успешно… Я играю до сих пор, помня о том, что я всего лишь клавишник – до тех пор, пока могу играть.

Прощаясь, Эмерсон подарил мне на память занятный медальон с изображением фантастического существа: по виду как бы лев, но вовсе не лев – с человекообразным лицом, драконьими лапами и мощным хвостом скорпиона. И еще кое-что дал весьма важное, но раскрывать, что именно, пока не стану.

Перед началом концерта в фойе я неожиданно встретил седовласого Пиночета. Впрочем, отчего ж неожиданно? Как истому меломану со стажем, каковым являлся Игорь, ему и полагалось в этот вечер быть только здесь и нигде более. Под мышкой он держал стопку фирменных альбомов ELP, видимо, рассчитывая после концерта подписать их у рок-звезды. Я ему обрадовался, как старшему доброму товарищу, да что греха таить, меня распирало от потребности поделиться с кем-то неожиданной удачей – знакомством с маэстро, интервью с ним и, конечно, похвастаться медальоном. Пиночет ткнул пальцем в чудище: