Читать книгу "Таежное золото - Евгений Сухов"

Посреди моста через Обь лихач на иномарке подрезал «Томича», водила выразился в тему, оживив клюющих носом пассажиров. Максим открыл глаза. Распахнулась панорама города. Официозный центр на правом берегу, сверкающий стеклом и камнем – окруженный кольцом многоэтажек, перемежаемых особняками. «Барский квартал», населенный в основном чиновниками. К северу – Театральный квартал, где театры, рестораны и бордели мирно уживаются с храмами различных конфессий. На юге старые заводы – бывших фабрикантов Зимянина, Куровского, выросшие в многопрофильные промышленные гиганты. Предприятия японских «дзайбацу» – крупных концернов, прописавшихся в Сибири. Вдоль реки на севере – стыдливо прикрытый доками Шанхай, где азиаты давно и без драки вытеснили славян. Левый берег, район особняков, посольств, отгородился рекой от суеты правого, украшен парками, старейшими сибирскими университетами, но вынужден терпеть Синьцзян – китайский квартал – и пролетарский Затон с торговым портом. Западная окраина – полукольцо садов, огородов, теплиц. Уютные бордели в красивых особняках – разрешены официально, как и в царской России, с регулярным медосмотром, прейскурантом на стене гостиной, налогами, взятками полиции и криминальной подкладкой – малолетки, наркотики, сбыт краденого…

Маршрутка уже втягивалась в центральную часть. Конец рабочего дня, пятница. Мегаполис гудел. Молодежь, туристы всех окрасов, служащие покидали конторы. Технический прогресс, не подгоняемый войнами (ни одной «нормальной» войны за восемьдесят лет – одни локальные конфликты!), никуда не торопился – машины преимущественно старые, десяти-, двадцатилетней давности, подержанные «Барракуды», «Корветы», смешные и опасные корейские «Хагацу» – прозванные в народе табакерками. Изредка мелькали навороченные «Фиаты» или «Форды» с хромированными бамперами. Рекламные плакаты по всему Николаевскому проспекту: «Чтоб потом не горевать, торопись застраховать!» Ресторанчики, где казахи в одинаковых костюмах изображают японских менеджеров среднего звена, магазины готового платья – от последних мировых достижений до подержанных, отдающих едкой химией (не все еще в стране шьют одежду на заказ). Обувные салоны, где сибирские модельные туфли успешно притворяются итальянскими. Знаменитая Плешка с отзывчивыми девушками, в любой момент суток исполняющими самые неожиданные мужские фантазии. У здания Фондовой биржи рабочие из России выворачивали старые бордюры. Кафе «Шорох» (в простонародии «Поганка»), пользующееся заслуженной репутацией у людей, не оставляющих без работы полицейские структуры…

Не доехав до окружного прокурорского инспектората и Александро-Невской церкви, маршрутка свернула на Кабинетскую, где движение было односторонним. Двое вышли на Вшивой горке, еще двое – за горбатым мостом. Максим зашевелился, стал протискиваться между сиденьями.

– Девушка, наступлю…

Пассажирка отдернула туфельку, посмотрела на него снизу вверх, кокетливо улыбнулась.

– Меня Патрицией зовут, молодой человек…

Он вежливо улыбнулся, не глотая наживку. Женщина может сколько угодно прикидываться двадцатилетней – и даже выглядеть на тридцать, но ей никак не меньше сорока. Мода шестидесятых, когда Сибирь поссорилась с Японией и тут же кинулась дружить с Америкой. Дружили недолго, но успели вырасти тысячи Патриций, Сарджентов, Ричардов, прочих Дональдов и Сюзанн. Как над ними, бедными, ни потешались в школе, во дворе, вообще по жизни…

Он стоял у книжного шкафа и тянул кофе из фарфоровой чашечки. Гражданской войны – две полки с гаком. Еще отец начинал, пытаясь доискаться – почему остановились на Урале? Почему амбициозный адмирал, душой болеющий за Россию, предпочел синицу в руках? На вопрос взрослеющего сына – а чего мы там, за Уралом, не видали? – обозлился и больше с сыном на эту тему не разговаривал. Шатался по каким-то царистским кружкам, клял «возомнившую о себе провинцию»… Он так и не узнал, куда спешил тогда отец, в феврале двухтысячного. Мороз после оттепели, обледеневшая дорога, факел на обочине… Незачем вспоминать.

Он, привычно слизнув гущу, отставил чашку и потянулся к полке. Нестор Иванович Махно – военный гений и политический профан. Нашли же союзника… Однако воплотить в жизнь идеал анархии «свободные люди и кони на вольной земле» до Махно никому не удавалось, и после – тоже. Профессору нужен мемуар? Пожалуйста, Лева Задов. «Воспоминания артиста контрразведки». Сущая самореклама, но и батьку не забыл. Не тактика, а песня! Фланговые охваты, глубокие рейды по тылам, тайные базы снабжения по всем азимутам. Феноменальная способность крупных соединений бесследно исчезать и появляться в соседней провинции как ни в чем не бывало – с лошадьми, тачанками, обозами, бабами. Организация – куда там курдам или кхмерам. Страна-армия, прекрасно обученная, мгновенно реагирующая и, главное, невидимая для врагов…

Следующий фолиант. Виктор Пепеляев – генерал в двадцать девять, премьер в тридцать. Невозмутимая правая рука Колчака. Екатеринбург, омская оборона, маньчжурская операция. Подавление казацких мятежей описано скупо, и напрасно – дай им волю, этим Анненковым, Семеновым, Унгернам с дикими «азиатскими» дивизиями – давно бы в Сибири социализм построили. Прожил долгую счастливую жизнь, скончался в семидесятом, в объятиях детей и внуков… Не пойдет.

Он раздраженно выдернул какую-то брошюрку. Комиссарские агитки Тухачевского – давно пора выбросить. Провалил два похода, нервный, неуравновешенный тип, раздавленный копытом…

Антон Иванович Деникин – стоит ли ворошить прах неудачников? Скинул армию на Врангеля, приплыл из Новороссийска в Стамбул, где и скончался на второй год в дремучей тоске, до последнего дня игнорируя ехидные приглашения Колчака посетить Сибирь, осмотреть достопримечательности…

Все не то – если он правильно понял постановку задачи. Хочешь не хочешь, придется заглянуть в архивы публичной библиотеки…

Первым заявился Генка – бормоча, что много пива не бывает, сгрузил в холодильник сетку, сделал умное лицо, постоял у книжного шкафа, потом махнул рукой и начал обход квартиры.

– Ну сдай комнату, – жалобно проканючил из спортзала, пробуя гантель на полпуда, хватаясь за спину и костеря «первые шаги старости». – Куда тебе такие хоромы, здесь же страшно одному? А так одну комнату мне, другую – Чесноковой, будем вечерами друг к другу в гости ходить.

– Перебьешься, – буркнул Максим, – самому тесно. Ты думал, от чего плясать будем?

– Конечно, – соврал Генка. – Плясать будем от мемуаров Блюхера.

– А у тебя есть? – удивился Максим.

– Не-а, – помотал шевелюрой Генка, – ни у кого нет. Не успел он их написать. Товарищи к стенке поставили – за провал Польской кампании и экспорта мировой революции.

– Врать нельзя, – вздохнул Максим. – Загорского не пальцем делали. Ладно, давай по пиву и будем ждать Семигина. Загадочный он был сегодня, обморгался весь, пообещал прийти, но пока не видно.

– Слушай, а в Гражданскую репортеры были? – встрепенулся Генка.

– Были, – кивнул Максим, извлекая собственное пиво из холодного бара. Генка просиял. – Репортеры даже на Куликовом поле были. Из газеты «Древнерусские новости». Не вздумай хохмить. Дмитрий прихватил с собой десять человек – чтобы после битвы было кому изложить правильную версию событий. Кто эти люди, по-твоему?