Читать книгу "Французский поход - Богдан Сушинский"

Д'Артаньян понимал, что смех ее такой же притворный, как и весь этот бал. Но от этого становилось еще обиднее.

Во время их вселенского веселья только баронесса Лили оставалась трезвой, спокойной и совершенно невозмутимой. Д'Артаньян несколько раз встречался с ней взглядом, и Лили не отводила глаз. Она как бы спрашивала: ну и что дальше, граф? Что вы предлагаете? И лейтенанту казалось: спроси он сейчас Лили при всех, согласна ли она уехать с ним — и баронесса, не задумываясь, произнесла бы свое убийственно-невозмутимое: «Естественно». Даже если бы он спросил, согласна ли пансионесс стать его женой — ответ был бы тот же.

— Однако спросить мушкетер так и не решился. Хотя и не было у него сейчас ни дома своего, ни семьи. Другое дело, что ему удалось задать несколько вопросов красавице-гречанке.

— Так это вам, красавица, мы обязаны всем этим пиром? — спросил он Иллирию, как только Эжен на несколько минут отлучилась из зала.

— Просто я вынуждена была, — не стала она ни оправдываться, ни лгать. — Вам легко: сейчас вы уедете — и все, а мне придется жить в этом террариуме.

— То есть все, что вы сообщили Сержу, это?…

…Было сообщено по велению госпожи. Но при этом я добавляла кое-что такое, за что маркиза готова вырвать мне язык.

— Значит, и ключ тоже подсунула маркиза?

— Она и в самом деле непревзойденная интриганка.

— Хотите сказать, что похлеще вас?

— Что бы вы ни думали сейчас обо мне, — тряхнула смоляными кудрями Иллирия, — вы должны знать: баронесса Лили продолжает оставаться в опасности, поэтому ей лучше сегодня же уйти из пансиона. Тем более… что она влюбилась в вас.

— Лили влюблена в меня?! Эта мраморная статуя? Хватит с меня ваших розыгрышей, внебрачное дитя Эллады! — негромко, но твердо осадил ее д’Артаньян. — Все, хватит!

— Лили действительно влюблена в вас, — взглянула на него гречанка прекрасными, печальными глазами. — Неужели вы не замечаете этого? Или же не хотите замечать, усматривая в любви баронессы опасность для своей вольной жизни? Впрочем, речь сейчас идет не столько о любви, которая грозит вам, сколько об опасности, которая все еще грозит баронессе фон Вайцгардт…

5

…Там, в Каменце, графиня де Ляфер не сообщила Гяуру еще об одном письме, которое днем раньше привез другой гонец.

Впрочем, князю и не следовало знать о нем. Пришло оно из Кракова и состояло всего из двух строчек: «Удалось ли вам, графиня, выполнить мое поручение? Поторопитесь. Ангелы уже трубят. Срочно жду вас в Кракове».

Подписи под ним не было, да и написано оно были корявым, явно не писарским почерком, на обрывке старого пергамента. И все же это не помешало графине сразу же, по его смыслу, определить, что писалось оно под диктовку королевы Польши Марии-Людовики Гонзаги. «Ангелы уже трубят!». Еще бы! Это была не просто условная фраза. Так уж сложилось, что ангелы эти самые «трубили» всякий раз, когда королева оказывалась в крайне трудном положении и ей нужна была срочная помощь графини де Ляфер.

Да, речь шла о письме королевы Польши, чьей благосклонностью пренебречь графиня пока не решалась. И не только потому, что сейчас она находилась на территории Речи Посполитой. Диана всегда гордилась тем, что умела — чисто интуитивно — предугадывать поступки людей, развитие событий; умела прогнозировать свое будущее, менее всего полагаясь при этом на волю Божью, на судьбу.

Нет, пока что она не нуждалась в поддержке королевы. Однако в будущем, когда…

Впрочем, это «когда» больше волновало сейчас королеву, чем графиню де Ляфер. Именно поэтому Мария Гонзага так торопила ее. Именно поэтому примчалась вслед за королем в Краков. Как-никак до Кракова графине ближе. Да и злых ушей меньше, чем в Варшаве, где для королевы «ангелы трубят» теперь почти беспрестанно, причем вовсю.

С тех пор как графиня познакомилась с Ольгицей и Властой, она нередко жалела, что Всевышний не наделил ее такой же силой ясновидения, как этих двух полуведьм. Однако в свои двадцать пять Диана тоже успела выработать в себе какую-то особую интуицию и стать убежденной, самонадеянной фаталисткой.

Графиня де Ляфер чувствовала, что способна играть во Франции, в Польше, вообще в этом мире, куда более заметную роль, чем та, которую предопределило ее происхождение и положение в обществе. Вот почему она так упорно стремилась во что бы то ни стало войти в высшие сферы обоих государств и даже в какой-то степени влиять на их политику и взаимоотношения.

«То, на что, сотворяя мою судьбу, поскупился Господь, я сотворю сама», — бросила она когда-то сгоряча графу де Брежи, который вдруг усомнился: стоит ли ей вмешиваться в государственные дела Франции? Так вот, эта мысль: «… на что, сотворяя мою судьбу, поскупился Господь, я сотворю сама», — теперь уже стала ее девизом, который мог бы с таким же успехом стать девизом любой другой воспитанницы пансиона мадам Эжен.

— Впереди большой лес, графиня, — на ходу заглянул в карету поручик-гонец Кржижевский. Нам придется трястись по нему почти всю ночь. Благоразумнее завернуть вон в ту деревушку и заночевать.

— Трястись всю ночь я как раз и не желаю. Не из-за кочек, из-за страха.

— Тогда стоять! — скомандовал поручик. — Надо решить, что будем делать.

Кучер сразу же остановил коней. Графиня взглянула на Власту, затем на Ольгицу.

— Нам не следует останавливаться, — уверенно проговорила слепая провидица. — Они найдут нас и в деревушке. А так… под утро мы проедем мост, свернем направо и отдохнем на хуторе лесника.

— Кто это — «они»? — ошеломленно спросила графиня. — Разве нас кто-то поджидает или преследует?

— Враги королевы, — спокойно ответила Ольгица. — Они уже знают, что мы спешим в Краков. А места здесь глухие.

— Почему же вы молчали?! — возмутилась Диана, инстинктивно нашаривая висевшую у ее плеча сумку с пистолетами. — Да еще и предлагаете въезжать в лес?

— Но если ж пани Ольгица так уверена… — начала было Власта.

— Единственное, в чем я уверена, — парировала Диана, — так это в том, что вам лучше помолчать.

— Не ссорьтесь, — вмешалась Ольгица. — Не время. Все будет хорошо.

— Но у меня всего-навсего двое гусар, — напомнил поручик. — Ну, еще ваш телохранитель — татарин Кара-Батыр… Четверо вооруженных мужчин, которых в лесу можно уничтожить первыми же выстрелами из засады.

В карете воцарилось тягостное молчание. Только забившийся где-то в щели сверчок призывно играл на своей боевой свирели, словно чудом уцелевший трубач погибшей армии.

— Вы ведь слышали, что сказала госпожа Ольбрыхская, поручик, — неожиданно изменила свое решение графиня. В ней вдруг взыграла кровь прирожденной авантюристки. — Кроме того, у вас есть приказ.

— Приказ, который я получил, обязывает меня вернуться. Понимаете, графиня, вернуться? И привезти вас. Иначе все это путешествие теряет смысл. Ну а по поводу того, о чем только что говорила ваша спутница… Я со своими солдатами проезжал этот лес днем и, насколько мне помнится, по ту сторону моста никакого дома лесника не наблюдалось; все тот же мрачный лес. Еще миль пять — только лес, и никаких признаков человеческого жилья.