Читать книгу "Франц, или Почему антилопы бегают стадами - Кристоф Симон"

Фрау Брунисхольц, новая учительница экономики, исписала всю доску и теперь мочила губку в раковине. Класс корпел над задачами. Я сидел тише воды ниже травы, стараясь быть как можно незаметнее. Исправительная колония меня не прельщала.

И тут я услышал голос Рэмбо Риделя:

– Тупая сука! Позлить меня хочешь, да? Ну, признавайся, сука ты тупая, хочешь, чтоб я тебе задницу надрал?

Фрау Брунисхольц вытирала с доски. Класс занимался своим делом. Я стучал по клавишам калькулятора и не обращал на Риделя внимания. Любой, кто видел его последнего оппонента в гипсе с подвязанной рукой, предпочитал не обращать на Риделя внимания.

– Сейчас ты у меня попляшешь, шлюха позорная!

Фрау Брунисхольц перестала вытирать доску.

Я отодвинулся от Риделя подальше.

– Ладно, сучка, сама напросилась! Ох, задам я тебе жару!

Фрау Брунисхольц повернулась и грохнула губкой об пол. Я не знаю, как можно грохнуть губкой об пол, но ей это удалось. Она просто кипела от ярости.

– Что ж, мерзкий вы тип! – накинулась она на Риделя. – Покажите мне, что там у вас в штанах! Выкладывайте свое бревно! На парту его! Смелее, не стесняйтесь, я хочу видеть ваш забойный механизм!

Класс окаменел. Можно было услышать, как ящерица пробегает по песку в пустыне.

Плотно сжав губы, фрау Брунисхольц смотрела на Риделя. Тот даже ничего не заметил. Продолжал обругивать свою счетную машинку.

– Я тебя на куски разобью, скотина! Мокрого места не останется!

Он с силой давил на все кнопки подряд. Это была электрическая суммирующая машинка с бумажной лентой – раньше такими в торговле пользовались.

– Эй, Рэмбо, послушай, – дипломатично вступил я. – Может, попробуешь вставить вилку в розетку?

– Тупая сука!

– Рэмбо, старик, эта штуковина от сети работает. Просто вставь вилку и помалкивай!

Он уставился на меня с открытым ртом. Я показал ему шнур с вилкой. Кажется, до него стало доходить. Никто не смеялся. Учительница стояла на одном месте, мелко дрожала и скорее всего мечтала оказаться в ближайшем самолете на Раратонгу. «Выкладывайте свое бревно!», «Хочу видеть ваш забойный механизм!» Теперь она долго никому в глаза смотреть не сможет. Мне было ее жаль. Не люблю, когда страдают такие, как она. Подумать только, у бедняжки постоянно свистит в ухе!

Я поднял руку, чтобы задать вопрос по экономике. Она ответила. Через три минуты я снова поднял руку.

Фрау Брунисхольц взорвалась. Хобби у нее, что ли, такое? Чуть что сразу взрывается.

– Франц!

– Да, фрау Брунисхольц.

– Что значат эти дурацкие вопросы?

– Я не хотел задавать дурацкие вопросы, я…

– Интересно, будь на моем месте мужчина, вы бы его тоже ежеминутно донимали? Всякой мутотенью детсадовской?!

И откуда она только таких слов набралась? Удивительная женщина! Серьезно, я даже позавидовал ее словарному запасу. Лицо у нее пылало от ярости.

– Я вас сейчас отправлю к директору!

Она начала что-то строчить на бумажке, строчила, строчила, потом бухнула исписанный листок мне на парту Я ничего не мог разобрать. Почерк – сплошные палочки и закорючки. Для пополнения моего лексикона документ явно не годился.

Ридель вставил вилку в розетку. Он был доволен.

– А, зашевелилась, сучка! Так-то лучше. – Он нежно погладил машинку.

– Лучше бы ты заткнулся, Рэмбо, – произнес я тихо, чтобы он не услышал. – Лучше бы ты заткнул свою тупую варежку.

Двадцать три ошибки

У меня была перевязана рука, на моей рубашке красовались дурацкие розовые саксофоны, я продырявил барабанную перепонку ни в чем не повинной учительнице, нарушил братское обещание, и карманы у меня топырились от тягостных записок – одна вела к директору, другая к Вульшлегеру – классному руководителю. На минуту я всерьез задумался, не удрать ли мне в Польшу и не начать ли новую жизнь, работая на птицефабрике.

Идти к директору хотелось ровно столько же, как и к Вульшлегеру, так что мне было без разницы, с кого начинать. На музыку я не пошел – подбросил монетку и ровно в четверть двенадцатого постучал в дверь учительской, чтобы (это уж было ясно) мне прочитали нотацию.

Вульшлегер меня ждал.

– Садитесь, Франц. – Он рылся в каких-то бумагах и, только я плюхнулся на стул, начал выкачивать из меня энергию. – Вы сделали двадцать три ошибки в английском переводе.

У Вульшлегера были две примечательные особенности. Во-первых, кривизна: голова кривая, нос кривой, спина кривая. Весь, в общем, какой-то вывернутый. (Он и отпуск с вывертом проводил – где-нибудь на Востоке с экзотическими красотками. По крайней мере, так рассказывали. «Да ты глянь на Вульшлегера, – говорил Рэмбо Ридель, – натуральный Квазимодо. Ему ни одна цыпка за так не даст».) Во-вторых – его способность выкачать из тебя всю энергию, лишить последних сил.

– Вам, должно быть, снятся ужасные кошмары, – устало продолжал он. – Как вы заблудились в Англии и спрашиваете у англичанина, как найти дорогу. Я прав?

Я молчу.

Он устало покачал головой.

– Двадцать три ошибки, Франц.

Молчу.

– Двадцать три ошибки на одной несчастной странице.

Продолжаю упорно молчать.

– Двадцать три ош…

– Все не так просто, – обрываю я его, чтобы разговор сдвинулся наконец с мертвой точки.

С тех пор как молния подпалила ему крышу, он стал жутко повторяться.

– За четыре недели вы дали нам десять или двенадцать контрольных. Не мне вас учить, только думаю, не мешало бы сделать небольшой перерыв. Время от времени написать контрольную – я понимаю, но когда они сплошняком идут, то это уже фигня получается. Тут у любого ум за разум…

Теперь пришла очередь Вульшлегера меня прервать.

– Франц, меня не интересуют ваши отговорки, – протянул он медленно. – Вы из тех лицемеров, которые постоянно ноют и жалуются.

Он навис над столом.

– How time is it? – и это после пяти лет гимназии. Положение хуже некуда, Франц, вы это понимаете? Неудовлетворительно по музыке, политэкономии, экономике производства и по английскому. Остается меньше пяти недель, точнее тридцать четыре дня, чтобы избежать выговора. Вы верите в чудеса, Франц? – Он прямо напрашивался на грубость.

Ну, и напросился.

– Ладно, давайте уже вашу бумажонку. А то мне на обед пора. Надоело слушать одно и то же каждый семестр.

Вульшлегер принял мученический вид.

– Вы лодырь, Франц, вы неисправимый разгильдяй. На уроках считаете ворон, а потом, вместо того чтобы корпеть над учебниками, валяетесь на траве с этим турком. Отличного вы себе наставника подыскали по части безделья.