Читать книгу "Этим вечером я буду неотразима. Не все француженки парижанки - Лора Ватрен"

У Мик безупречная укладка на золотисто-каштановых волосах. Но покрасневшие руки свидетельствуют о тяжелой трудовой жизни. Она начала работать в семнадцать лет. Мик хотела быть артисткой, как и ее тетка, певица и танцовщица в Мулен Руж и в Шатле, которую все звали Бреваль и на которую она регулярно ходила любоваться. Но, в конце концов, она начала свою карьеру в типографии. «Ох уж эти строчные литеры, сколько их прошло через мои руки!» Мик больше всего на свете дорожила своей независимостью. «Я всю жизнь работала и ни разу не попросила у мужа денег на чулки». Когда ее подруга Мариэль-Фредерик Тюрпо победила на выборах мэра Свободной коммуны Монмартра, она произнесла фразу, вполне в духе как Мистенгетт,[22] так и Фредерика Дара:[23] «Я довольна, наконец-то женщина стоит во главе Монмартра, ну, теперь мы им покажем, всем этим мерзавцам» (имея в виду мужчин). По мере того как она вспоминала свою жизнь, ее лицо озарялось лукавой улыбкой, а в бледно-голубых глазах загорались огоньки гордости. В руках она теребила врученную ей когда-то Медаль Парижа, из которой она сделала подвеску. «Она из позолоченного серебра, это очень высокая награда!» С нежностью она вспоминала и говорила о своем дорогом Бертране (Деланое, мэре Парижа) и не менее дорогом Даниэле (Вайане, мэре XVIII округа). «Это мои друзья, и Жюппе[24] тоже. Все они приходили к нам в дом! Но мы никогда не говорили о политике».

2 января Мик воссоединилась со своим любимым Анатолем и со своими друзьями Франциском Пульбо и Морисом Хисом.[25] Ее прах был погребен на кладбище Монмартра, недалеко от останков Гулю, музы Тулуз-Лотрека, королевы канкана и матери парижских цыпочек. И теперь с высоты холма весь Монмартр простирается перед ней, как на ладони!

Люлю, уроженка Ланд

Она могла бы быть подругой Мик. Впервые мы увидели ее в воскресенье во второй половине дня в дискотеке «Балажо» на улице Лапп, куда она заходит по выходным, чтобы встретиться со своими подругами и потанцевать. Но по выходным в «Балажо» приходится быть постоянно на чеку, потому что нет отбоя от жиголо из стран восточной Европы, ведущих охоту на кошельки и состояния пожилых дам. Но Люлю не проведешь, и она никогда не попадется на эту удочку. В свои семьдесят пять лет она приходит сюда, чтобы повеселиться вволю и потанцевать под аккомпанемент аккордеона Джо Привата-младшего, сына короля «пианино на заплечных ремнях». Полька, вальс, ява, фокстрот, танго… все это представляется причудливой смесью доброго старого дансинга с танцплощадкой в самом сердце квартала Бастилия, ныне обезличенного продавцами панини и псевдороскошными барами, который не имеет ничего общего с районом, где когда-то нашли прибежище маргиналы всех мастей и девицы легкого поведения.

И ей тоже вручили медаль, медаль за доблестный труд, которую она повесила в своей каморке консьержки на улице Бальзака в VIII округе над маленьким столом, где гордо выставила напоказ подарки и сувениры жильцов и собственников дома, привезенные ими со всего света (плюшевые игрушки, примитивные безделушки и пустячки в стиле дешевого китча, кварта vino tinto, красного итальянского вина от авиакомпании «Алиталия»). Но есть в доме и те, кто не захотел утруждать себя подобными глупостями.

Люлю было шестнадцать лет, когда она приехала в Париж на работу. И ей пришлось труднее, чем Люлю Нантской,[26] ведь она была всего лишь Люлю Ландской. Сначала она работала горничной, потом консьержкой в богатых кварталах. И с тех пор прошло уже шестьдесят лет. Здесь она встретила своего мужа, каменщика и штукатура по профессии, с которым познакомилась на «балу для прислуги», так в то время называли концертный зал «Ваграм». Люлю – это консьержка, о которой можно только мечтать: всегда в хорошем настроении, всегда приветлива. «У меня нет расписания, я всегда на посту: кто-то же должен открывать дверь». Она одна из тех немногих, об исчезновении которых вследствие установки домофонов вы будете сожалеть. Люлю без устали рассказывает о великих и известных людях, с которыми ее сталкивала жизнь, и не только на работе. Она, например, нам сообщила по секрету, что ее сестра вышла замуж за графа, так что с технической точки зрения она теперь тоже графиня. Хотя о господине графе она не может вспоминать без смеха: «Он считает, что я вульгарна, – говорит она, стоя перед нами в домашних туфлях с гордо выпрямленной спиной. – Графиня, консьержка – все едино!»

Жинетта

Жинетта Мон может за себя постоять. Последняя из четырнадцати детей в семье. «А что ты хочешь, это формирует характер. Я научилась бороться и защищаться, мне это очень помогло в жизни».

Из сорока четырех лет, проведенных ею в Париже, девятнадцать она прожила в XIX округе, на улице Мо. Но рост цен на недвижимость вынудил ее перебраться на другую сторону переферика, в Пре-Сен-Жерве. Она любит повторять, что никогда не жила дальше, чем в восемнадцати километрах от Парижа. «Видишь ли, моя козочка, я люблю проводить вечера вне дома, и меня бы не устраивало, если бы в 8 часов все уже было закрыто».

Закончив обучение в тринадцать лет, в восемнадцать она вышла замуж. Она тоже хотела стать артисткой. В юности она писала стихи, пела, участвовала в радиопередачах. «Но моя мать сказала, что у нее и без меня шутов в доме хватает». Десять лет она проработала на конвейере, на заводе Маршала в Пантене по производству автомобильных фар. «Когда я узнала, что парни из моей бригады получают значительно больше, я уволилась». В ней проявилась феминистка. Затем Жинетта занялась продажей газет и журналов, потом торговала, чем могла, до того дня, когда в сорок восемь лет по совету своего сына она не открыла для себя парижскую ночную жизнь. Одно время она содержала раздевалку в ночном клубе Bains Douches, затем была уборщицей туалетов в отеле «Элизе Матиньон». «Я там такого насмотрелась! Некоторые так напивались, что их приходилось выносить чуть ли не на руках. Хотя ко мне все хорошо относились. Полански, например, он мне симпатизировал и купил мою книжку стихов, которую я издала на свои деньги и которую я назвала «Женские поэмы». Жинетта показала нам два диска, первый от 1968 г., навеянный событиями тех дней. «Ты не высок и не хорош собой, но я люблю тебя, ты совсем не похож на жиголо, но я люблю тебя…»