Читать книгу "О людях, котах и маленьких собаках - Эйлин О'Коннор"

Арцыбашев отвернулся к окну и нарисовал пальцем на запотевшем стекле рельсы.

– А самое удивительное, что я достоверно знаю, когда это случилось.

Кактус выжидательно молчал.

– А вообще глупость ужасная, – вдруг покраснел Алексей Николаевич. – Честное слово… Нет, правда, ерунда. То есть нет, не ерунда… Ах ты ж черт!

Палец пронзительно скрипнул по стеклу.

Алексей Николаевич помолчал, глубоко вздохнул – и решился:

– В общем, было это так. На день рождения сосед подарил мне мяч. Ты будешь смеяться, но это был лучший подарок в моей жизни.

Он подождал немного, однако Сигизмунд не смеялся.

– Мне исполнилось шесть. Мяч был красный, с ярко-белой полосой и тугой, как барабан. Я стучал по нему, а он звенел в ответ. Этот звук… от него во мне что-то переворачивалось внутри.

Арцыбашев подышал на стекло и нарисовал три кривых вагончика.

– В нашем дворе все играли в вышибалы. Меня не брали, потому что я был довольно затурканный пацан. Но с мячом, я знал точно, меня примут.

Цефалоцереус слушал очень серьезно.

– Я был ужасно счастливый в тот день. Все время держал мяч на руках, как котенка. После того, как гости разошлись, отпросился гулять. Уже начинало смеркаться. Во дворе почему-то никого не было. Я побежал на дальнюю площадку и там начал стучать мячом об стену трансформаторной будки. Как он летал! Как он звенел! – Арцыбашев заулыбался от воспоминаний. – Представляешь, сумерки, летний вечер, тополями пахнет до одурения, и я в одиночестве колошмачу своим мячом об стенку. А вокруг деревья стоят, огромные, внимательные, и такое ощущение, словно они будут здесь вечно смотреть на меня. Это все из-за мяча! Он слушался даже легкого прикосновения моей ладони. На два часа я стал повелителем двора! Да что там двора – повелителем города! Хозяином всего на свете! Невыразимое ощущение…

Алексей Николаевич провел по стеклу, стирая рисунок, и повернулся к кактусу.

– А потом я ударил слишком сильно. И мяч перелетел через будку. Знаешь, что у нас было за будкой?

Сигизмунд не знал.

– Детский садик. Я решил, что он залетел туда. Отыскал дырку в заборе, пролез через нее… Весь ободрался, конечно. Стемнело, я искал уже в темноте. Мяча нигде не было. Воспитатели в тот вечер не убрали игрушки, я то и дело натыкался на них и тихо поскуливал от разочарования. Потом начал реветь. Меня услышал сторож, поймал и отвел к родителям.

Арцыбашеву показалось, что кактус вздохнул.

– Нет, они не пошли искать со мной, – с грустной улыбкой сказал он. – Я так рыдал, что отец в конце концов отлупил меня и отправил в кровать. Он не понимал, как можно так убиваться из-за какого-то мяча, а я не умел объяснить, что это мой амулет. Да он и не стал бы слушать. Не помню, как я уснул. Наутро первым делом бросился на площадку, искал много часов, все закутки обшарил. Даже объявление вешал: «Пропал красный мяч с белой полосой! Нашедшему вознаграждение!» Но ты ведь понимаешь…

Кактус понимал.

– С того дня все пошло наперекосяк. Отец тогда сильно поскандалил с матерью, орал, что она воспитывает истерика. Мать пыталась заступиться за меня, и он ее ударил.

Арцыбашев потер лоб.

– Они развелись очень быстро. Мать отдала меня не в ту школу, куда собиралась, а в ту, что была ближе к дому. Я, кажется, рассказывал тебе, что это было за заведение. Окажись я в той, первой… Эх, да что теперь говорить!

Алексей Николаевич бережно расправил спутавшиеся седые пряди цефалоцереуса.

– Ну а дальше все понятно. На биофак не поступил – куда там после нашей дыры! Друзей не приобрел, семьей не обзавелся. Всю жизнь так и простоял на запасных путях. Пытался, конечно, выбраться. Даже в сплав по горной реке ходил дважды – помнишь, я тебе рассказывал? С женитьбой одно время затевался серьезно, пока не понял, что это ничего не изменит. Нельзя другим человеком дыры в себе затыкать. Только хуже выходит. Все равно один да один. Просвистела жизнь мимо, пролетела на всех парах. Если бы я не потерял тогда этот мяч! – вырвалось у Арцыбашева с отчаянной силой. – И ведь вроде смирился уже! А как посмотришь в парке на какого-нибудь плешивого хрыча вроде меня, который вот с таким малюсеньким карапузом гуляет и нос его сопливый вытирает…

Он замолчал. Молчал и цефалоцереус.

– Такое счастье, что я тебя встретил, – неловко сказал наконец Алексей Николаевич. – Ты не представляешь, каково это все…

Он махнул рукой и отвернулся.

* * *

В санаторий Арцыбашева отправила его врачиха. Боевая тетка, равно ненавидевшая больных и здоровых, в глубине души не выносила Алексея Николаевича чуть меньше, чем прочих пациентов.

– Три недели! – рявкнула она, изучив его анализы. – От сих до сих! – дважды рубанула ребром ладони по столу, обозначив отрезок. – Или желаете в больницу загреметь со своей язвой?

Арцыбашев заикнулся, что длинный отпуск ему никто не даст, начальство не позволит…

– Неча меня вашим начальством пугать! Я пуганая! Лечиться, лечиться и еще раз лечиться, как завещал великий – кто?…

– Авиценна? – робко шепнул Арцыбашев.

– Никто не завещал! – злобно отрезала тетка. – Потому и мрут все на десяток лет раньше положенного!

К удивлению Арцыбашева, отпуск ему подписали, едва только узнали о причине.

– Лечитесь, Алексей Николаевич, лечитесь, – тепло напутствовало начальство. – Язва – вещь такая… С ней шутки плохи.

Вечером Арцыбашев в тревоге расхаживал по квартире.

– А я не хочу оставлять тебя одного на три недели! Считай, что я параноик! А если воры? Да мало ли что может случиться… Окно выбьют хулиганы!

Он представил, как возвращается домой и находит Сигизмунда по макушку в жестком февральском снегу, нанесенным через разбитое окно.

– Нет-нет, и не уговаривай! Один ты не останешься.

Ираида Семеновна если и удивилась его просьбе, то ничем этого не показала. Арцыбашев, запинаясь, объяснил, что у соседей животные и дети, а в офисе оставить – тоже не вариант. Уронят, сломают.

– Разумеется, Алексей Николаевич. Не беспокойтесь. Буду заботиться о вашем питомце, как вы о нашем коллективе.

И, увидев непонимающее лицо Арцыбашева, пояснила с улыбкой:

– Вы ведь позаботились об этой девочке, Куликовой. Не скромничайте, Мельников мне все рассказал. Знаете, я вас понимаю, Алексей Николаевич! Она и впрямь очень милая.

В глазах Ираиды Семеновны блеснуло что-то странное. Но Арцыбашев не придал этому значения.

Три недели он безропотно выполнял все назначения врачей – и тосковал. Гуляя вокруг корпуса, лежа под капельницей или стоя в очереди за диетическим салатом, Алексей Николаевич мысленно рассказывал Сигизмунду, как идут дела. Дважды, пересилив неловкость, звонил Ираиде. У нас все благополучно, пела в трубку Костюкова. В разговоре возникали долгие паузы, набухавшие неловкостью, потому что о чем говорить, кроме самочувствия кактуса, Арцыбашев не знал, а Ираида молчала и как будто чего-то ждала. Наверное, благодарности! Он сбивчиво благодарил и облегченно вешал трубку.