Читать книгу "Всего один день. Лишь одна ночь (сборник) - Гейл Форман"

– Нет, вовсе нет. Я плыву по течению, – Уиллем задумчиво смолкает. – Может, я и недаром играю именно Себастьяна.

– А куда течение несет тебя сейчас? – интересуюсь я, надеясь, что он будет жить в Лондоне.

– Из Лондона я поеду домой, в Голландию. Вчера сезон моих выступлений закончился.

Я сдуваюсь.

– А.

– Ты к своему сэндвичу так и не притронулась. Предупреждаю, в сэндвичи с сыром тут кладут масло. Думаю, даже не настоящее.

– Знаю, – я убираю грустный засохший помидор и излишки масла (или маргарина?) салфеткой.

– С майонезом было бы лучше, – говорит Уиллем.

– Только если с индейкой.

– Нет, сыр с майонезом хорошо сочетается.

– Звучит ужасно.

– Это только если ты ни разу не пробовала правильного майонеза. Я слышал, что в Америке какой-то не тот используют.

Я так хохочу, что из носа чай брызжет.

– Что? – спрашивает Уиллем. – Что такое?

– Правильный майонез, – говорю я в перерыве между приступами удушающего смеха. – Можно подумать, что есть, скажем, майонез, который, как плохая девчонка, распущен и вороват, а есть правильный, который ведет себя чинно и благородно. Моя беда в том, что меня с правильным майонезом не познакомили.

– Совершенно верно, – соглашается он. И тоже начинает смеяться.

И пока мы хохочем, в вагон-ресторан вваливается Мелани – со своими вещами и моим свитером.

– Я едва тебя нашла, – мрачно сообщает она.

– Ты же велела разбудить тебя в Лондоне, – я смотрю в окно. Красивые английские пейзажи сменились уродливыми серыми пригородами.

Когда Мелани видит Уиллема, у нее глаза на лоб лезут.

– Ты, значит, не потонул, – говорит она.

– Нет, – отвечает он ей, глядя на меня. – Не злись на Лулу. Это я виноват. Я ее задержал.

– Лулу?

– Да, это сокращенно от «Луиза». Это мое новое альтер-эго, Мел. – Я смотрю на нее, умоляя взглядом не выдавать меня. Мне нравится быть Лулу. Я еще не готова с ней разотождествиться.

Мелани трет глаза, может, думает, что она еще спит. Потом пожимает плечами и плюхается рядом с Уиллемом.

– Отлично. Будь кем захочешь. А мне бы хотелось себе голову сменить.

– Она еще не привыкла к похмельям, – сообщаю я Уиллему.

– Заткнись, – рявкает подруга.

– А что, ты предпочла бы, чтобы я сказала, что с тобой такое постоянно?

– Какая ты сегодня дерзкая, а.

– Вот, – Уиллем достает из рюкзака белую коробочку и кладет Мелани на ладонь несколько белых шариков. – Положи под язык и рассасывай. Вскоре станет лучше.

– Что это такое? – с подозрением спрашивает она.

– Препарат на травах.

– Это не наркотик? Вдруг я отключусь и ты меня изнасилуешь?

– Ага. Он как раз мечтает, чтобы ты прямо в поезде вырубилась, – говорю я.

Уиллем показывает Мелани этикетку.

– Моя мама – натуропат. Она дает мне это от головы. Не думаю, чтобы она меня насиловала.

– О, мой папа тоже врач, – отвечаю я. – Хотя совершенно не натуропат. Он пульмонолог, работает строго в традиции западной медицины.

Мелани около секунды рассматривает горошинки, а потом наконец бросает их под язык. Десять минут спустя, когда поезд, пыхтя, подъезжает к вокзалу, ей становится лучше.

Как будто договорившись, мы все сходим вместе: мы с Мелани с туго набитыми чемоданами на колесиках, а Уиллем с маленьким рюкзачком. Мы вываливаемся на платформу под палящее летнее солнце, а потом скрываемся в относительной прохладе Мэрилебон-стейшн.

– Вероника пишет, что опаздывает, – говорит Мелани. – Предлагает встретиться у «Дабл-Ю-Эйч-Смит». Фиг знает, что это такое.

– Это книжный магазин, – отвечает Уиллем, показывая на другую сторону здания вокзала.

Внутри здесь очень красиво, красные кирпичные стены, но я все же разочарована, что это не огромный вокзал с шелестящими табло, извещающими о прибытии и отправлении поездов – я так на это надеялась. А тут лишь монитор. Я направляюсь к нему. Особо экзотических пунктов назначения там нет: Хай-Уиком и Бэнбери, может, конечно, там и хорошо. Так глупо. Вот наш тур по крупным европейским городам – Рим, Флоренция, Прага, Вена, Будапешт, Берлин, Эдинбург – подошел к концу, и я снова оказалась в Лондоне. Большую часть времени я считала дни до возвращения домой. И совершенно непонятно, почему теперь мной внезапно овладела страсть к путешествиям.

– Что с тобой? – интересуется Мелани.

– Да я просто надеялась, что тут будет большое табло, какие мы видели в некоторых аэропортах.

– В Амстердаме на центральном вокзале как раз такой, – говорит Уиллем. – Мне нравится встать перед ним и воображать, что я могу отправиться куда захочу.

– Да! Именно!

– Что такое? – удивляется Мелани, глядя на мониторы. – Бистер-нот тебе не нравится?

– Ну, привлекает как-то меньше, чем Париж, – отвечаю я.

– Да брось. Ты что, все еще из-за этого хандришь? – Мелани поворачивается к Уиллему. – После Рима мы должны были лететь в Париж, но из-за забастовки авиадиспетчеров все рейсы отменили, а на автобусе было слишком далеко. Она все еще никак не успокоится.

– Французы постоянно из-за чего-то бастуют, – соглашается Уиллем, кивая.

– Вместо Парижа нам поставили Будапешт, – добавляю я. – Мне там понравилось, но я все не могу поверить, что, оказавшись так близко к Парижу, я туда не попадаю.

Уиллем пристально смотрит на меня. Наматывает шнурок от рюкзака на палец.

– Так надо поехать, – заявляет он.

– Куда?

– В Париж.

– Не могу. Отменили же.

– Можно сейчас.

– Тур закончился. Да и все равно они, наверное, еще бастуют.

– Можно на поезде, – он смотрит на большие часы на стене. – Можешь быть там уже к обеду. Там, кстати, и сэндвичи намного лучше.

– Но… но… я не знаю французского. И путеводителя у меня нет. И денег французских. Там же евро, да? – Я так перечисляю все эти причины, как будто именно поэтому не могу ехать, когда на самом деле для меня это то же самое, как если бы Уиллем предложил прокатиться на ракете до Луны. Я знаю, что Европа не особенно уж большая и некоторые люди так делают. Но не я.

Он все еще смотрит на меня, слегка склонив голову.

– Не получится, – заключаю я. – Я же вообще не знаю Парижа.

Уиллем снова смотрит на часы на стене. И через миг поворачивается ко мне.

– Я знаю.

Мое сердце начинает совершать самые невероятные кульбиты, но мой несмолкающий рассудок продолжает выдавать причины, почему это невозможно.