Читать книгу "Каникулы вне закона - Валериан Скворцов"

Вольдемар доносит также: на служебном совещании в министерстве юстиции Швейцарии министр Рут Метцлер заявила, что тайна банковских вкладов не станет препятствием для отслеживания маршрутов и конечных получателей сомнительных переводов со счетов «Эльфа». Вольдемару достоверно известно, что и великий герцог Лихтенштейнский Ганс Адам II заинтересован в раскрытии аферы с черными деньгами «Эльфа» и взял под личный контроль розыск тайных счетов нефтяного гиганта в банках Лихтенштейна.

Вольдемар дал понять, что передача ему документации по этому делу из Казахстана откроет реальную возможность получить на основе взаимности доверительную информацию по Вашему дознанию в Москве. У меня сложилось впечатление, что источник в Женевской прокуратуре пойдет на передачу через Вольдемара списка имен казахстанских, а стало быть, и скрытых за ними российских владельцев счетов, на которые переведены деньги от «Эльфа», в обмен на список имен франко-итальянских менеджеров, получивших «откат».

Считаю, что к разработке казахстанской документации целесообразно привлечь «частника» вне конторы, известного вам лично, во избежание утечки сведений об информации от Вольдемара через казахстанского «крота», наличие которого в московском центре теперь очевидно…

Париж, 20 января 2000 г.»

Ефим вытянул бумажку из моих пальцев.

— После прочтения съесть, — сказал я.

— Вообще-то донесение не для твоего пищеварения, — ответил Шлайн. Считай это поблажкой…

— На твоих поблажках, похоже, все моя жизнь и строится.

— Да уж, — ехидно сказал Ефим. — Столько времени утекло, подумать только, а?

С Ефимом судьба свела меня в начале 88-го, спустя четверть века после моей службы под славными знаменами Франции. «Капрал Москва», как называли меня в Иностранном легионе «кригскамарады», в основном немцы и поляки, после дембеля выдержал приемные экзамены на Алексеевские информационные курсы имени профессора А.В. Карташева под Брюсселем. На курсах ещё преподавали старички из этнических русских, вышедшие в отставку после службы в американских, европейских, израильских, австралийских и даже советских органах. Так что профессура досконально знала повадки ведущих спецконтор мира не понаслышке, а по собственному участию в их операциях. Мэтры вооружали курсантов, в число которых попасть было сложнее, чем в Нобелевские лауреаты, уникальными сведениями и навыками. Ротационная реинтеграция выпускников в службы, откуда пришли наставники, обеспечивала непрекращающееся обновление знаний, о доступе к которым возмечтали бы тогда богатейшие секретные конторы, узнай они о существовании курсов. При этом предполагалось — наверное, при полном осознании наивности этого предположения, — что алексеевцы послужат Третьей России, которая явится (если явится, конечно) после Первой — монархической и Второй — нынешней.

В начале девяностых по мере вымирания популяции снежных людей, кормившихся на ледниках «холодной войны», курсы «потеплели» и сделались открытыми и дорогостоящими… Легко представить, откуда неимущие в начале карьеры юнцы, алчущие шпионских наук, черпают в наши дни средства на удовлетворение своей специфической жажды знаний. Уж, конечно, не из Третьей России. И не из собственного кошелька.

Мой первый контакт с Ефимом Шлайном состоялся в Бангкоке, в консульстве тогда ещё советского, а не российского посольства, куда я, преодолев многомесячные колебания, явился просить визу. На булки с густым слоем масла я зарабатывал тогда ремеслом «практикующего юриста», то есть частного детектива. Право на лицензию я добыл трехлетней стажировкой у отставного майора таиландской королевской полиции Випола. Его контора на самой длинной бангкокской улице Сукхумвит-роуд выходила окнами на «клонг», то бишь канал, по которому плавали скоростные катера-такси и помои. Гнойный аромат «клонга» смывался с белья двойной стиркой… Тогда ещё стирала мне мама.

Поначалу я было подумал, что генконсул Шлайн, более чем сдержанно принявший меня, посчитал, что перед ним — подсадная утка. Однако, прокрутив дома пленку с записью нашей беседы, вникнув в интонации его голоса, пришел к иному выводу. В контактной практике Шлайна, тертого в отношениях с такими же, как и он, работающими под посольской крышей разведчиками и контрразведчиками, будь они американского, британского, израильского или ещё какого разлива, я оказался первым «фрилансером», то есть выживающим на собственный страх и риск частным детективом, да еще, по стереотипам Шлайна, русским «с другой стороны, от белых», хотя ни к белым, ни к зеленым, ни к фиолетовым я отношения не имел.

Поработав по заказам Шлайна несколько лет, я нащупал в его характере некую особенность, присущую одаренным оперативникам, а потому и редко выявляемую. Ефим родился психом. Он психовал, одержимый обычным для толкового бюрократа страхом — страхом системной ошибки. Когда же полагалось бы и понервничать, то есть, говоря военным языком, в поле, он становился спокойным и почти фаталистом. Это качество и делало, пожалуй, Ефима приемлемым, если не оператором, то — назовем это так — работодателем, достойным доверия. Впрочем, я сомневаюсь, чтобы мое доверие или недоверие когда-либо принималось Шлайном во внимание.

Как, например, здесь и сейчас, в «Кофейной» на Большой Дмитровке в Москве. О каком доверии речь? Мне сделали поблажку, не более.

Да поблажку ли?

Ефим Шлайн впервые в наших отношениях, именно здесь и сейчас, в «Кофейной», сделал широкий жест: продемонстрировал, как безгранично доверяет мне. Предъявленная бумажка содержала агентурное донесение и определенно имела в качестве служебного документа гриф секретности, который при копировании для меня Ефим стер, отлично зная, что я это пойму. Кто бы мог подумать такое про профессионала? Зачем засвечивать мне Вольдемара? Зачем ставить в известность о предателе в их конторе, о котором упоминает Вольдемар? Какова вообще подоплека этого доверия, которое в разведывательной технологии равносильно подмене моторного масла в двигателе речным песком?

Скрывая тревогу, я придурковато сказал:

— Выходит, потом из Казахстана мне двигать в Женеву или Цюрих и даже в Лихтенштейн? Великий шелковый путь, значит?

— Не дальше Москвы, не строй иллюзий, — ответил Шлайн. — В Алматы тебе вручат папку с документами, которые сосканируешь, но только если они окажутся оригиналами. На копии не трать время. Если принесут их, выбрось в помойку и возвращайся… Теперь ясно, почему именно ты, Бэзил?

На всякий случай я ничего не ответил. Есть такое правило: не врать без надобности.

3

На 20 января 2000 года, которым датировалось показанное Шлайном в «Кофейной» парижское донесение, приходился четверг. Сегодня была пятница, 21 января. Выходило, что послание поступило Ефиму накануне встречи у памятника Грибоедову и последующего кондитерского загула.

Шлайновский конверт я открыл, продавливая свой «форд-эскорт» от одного светофора к другому сквозь обычную в конце недели вязкую толчею машин под виадуком Садового кольца через Самотеку. Помимо наличных долларов, внутри лежал авиабилет в одну сторону на завтрашний, то есть на субботу 22 января, вечерний рейс 506 «Эйр Казахстан» Москва-Алматы. Вложенный заграничный паспорт оказался примитивным, в красной обложке и с гербом СССР, где в графе гражданство значилось «Россия/Russie», и на имя, кто бы мог опять подумать, Шлайна Ефима Павловича с моей фотографией.