Читать книгу "Боэмунд Антиохийский. Рыцарь удачи - Жан Флори"

Для князей Антиохии это имя стало династическим — как имя Людовик во Французском королевстве или Вильгельм в герцогстве Аквитанском. С конца XI века знаменитое на весь мир прозвище Боэмунд вызывало восхищение у христиан Запада, беспокойство — у греков и страх — у мусульман.

2. По следам Роберта Гвискарда

О молодых годах Боэмунда почти ничего не известно. После второго брака Гвискарда он, вероятно, рос при «дворе» своего отца, где мог общаться с людьми разного происхождения: с норманнами, разумеется, а также с «итальянцами», лангобардами, греками и даже сарацинами. Общество Южной Италии и Сицилии было этнически разношерстным и мультикультурным. Норманны, навязавшие свою власть с жестокостью, о которой упоминают все источники, сумели сохранить и закрепить эту особенность, в частности, на Сицилии, лучшим примером чего чуть позже стал двор Рожера II[40]. В результате такого смешения, слияния и ассимиляции сложилась самобытная культура, характерная для норманнских государств Италии. Это уникальный пример сосуществования в Средние века, вызывавший удивление как путешественников, так и современных историков.

Юный Марк сумел извлечь из сложившегося положения пользу, наблюдая за поведением греков и сарацин, с которыми ему вскоре предстояло сойтись в борьбе — демонстрируя не только отвагу, но широко прибегая к хитрости и мошенничеству. Он знал разговорный язык норманнов, как и латынь, которой пользовался в Антиохии при составлении писем и грамот, подписанных его рукой. Он изучил греческий язык (когда — неизвестно): в октябре 1085 года в Таренте им была подписана грамота, составленная на греческом языке[41]; как мы увидим дальше, он был способен вести на этом языке переговоры с армянином, сдавшим ему Антиохию. Возможно, он немного знал и арабский язык.

Его отношения с мачехой Сигельгаитой, энергичной и воинственной женщиной (известно, что она сражалась бок о бок со своим супругом), очевидно, не всегда были мирными. Она яростно отстаивала интересы своих детей — трех сыновей и семи дочерей, рожденных в браке с Гвискардом. Главным ее желанием было, чтобы ее первенца Рожера Борса[42]признали законным наследником, отодвинув в тень старшего сына Роберта, Боэмунда, который из-за этого затаил против нее злобу.

Ордерик Виталий, монах из аббатства Сент-Эвруль, сообщает по этому поводу о сплетнях (не имеющих исторической основы, но, вероятно, пущенных самим Боэмундом или его соратниками), которые, возможно, ему передали англо-нормандцы, встречавшиеся с Боэмундом в конце его жизни. По словам Ордерика, Сигельгаита ненавидела Боэмунда. Двадцатью годами ранее она пыталась отравить его, когда он воевал вместе с отцом в Албании. Узнав о такой подлости, Роберт Гвискард якобы поклялся на Евангелии и мече убить свою супругу, если его сын умрет. Испугавшись, Сигельгаита опередила Роберта, отравив его самого, в то время как Боэмунд укрылся в безопасном месте в Италии. Ордерик пишет, что перед смертью Гвискард обратился к своим рыцарям с настоящей речью о крестовом походе, побуждая их продолжить дело его жизни: победить греческого императора и освободить Иерусалим от сарацин. Для этого, якобы заявил умиравший, им следует выбрать лучшего на свете предводителя — его сына Боэмунда: этот герой, утверждал Гвискард, в искусстве войны и в доблести не уступает ни греку Ахиллу, ни франку Роланду[43].

Этот рассказ сильно отдает обычной пропагандой Боэмунда. Он напоминает другие тексты, написанные, как мы увидим далее, в той же манере[44]. Скорее всего, это вымысел, но он тем не менее свидетельствует как о злопамятности Боэмунда в отношении своей мачехи, так и о его стремлении снять с отца вину за выбор Рожера Борса в качестве наследника. Более того, Боэмунд в рассказе предстает настоящим преемником миссии, выпавшей на долю его отца, — освобождения Иерусалима; а чтобы выполнить эту миссию, требовалось обуздать басилевса.

Вернемся в 1058 год. Второй брак Гвискарда увеличил его амбиции. Норманн планировал объединить под своей властью все земли Южной Италии, пока еще поделенной на княжества — порой процветавшие, но соперничавшие друг с другом. На западном побережье Гвискарда манили приморские города Гаэта и Амальфи, обогатившиеся в процессе торговли с греческим Востоком, Сирией-Палестиной и фатимидским Египтом[45]; на севере — лангобардские государства Капуя, Беневенто и Салерно; на востоке — сама Сицилия, которую Гвискард намеревался завоевать вместе с юным братом Рожером, на что указывают слова присяги, данной в Мельфи.

В былые времена остров зависел от Византийской империи, но вот уже более двух веков он находился в руках сарацин. Следовательно, его завоевание не являлось ни моральной, ни политической проблемой и могло быть с легкостью освящено папством, которое усматривало в нем выгоду. Что и было сделано во время кампании, продлившейся три десятилетия, начиная с 1060 года, о чем свидетельствует хронист Гвискарда, Жоффруа Малатерра. Оба брата приняли в ней участие как «рыцари Христа», опирающиеся на поддержку Бога и порой получающие помощь от самого святого Георгия, небесного воителя[46]. Они делили между собой каждый из завоеванных городов, учреждая в них своего рода совместные «сеньории», вплоть до взятия Палермо в январе 1072 года. После этой даты, по взаимному соглашению, порой терявшему силу из-за братских, но довольно быстро стихавших распрей, Роберт предоставил Рожеру довести до конца (и только в своих собственных интересах) завоевание острова, «возвращенного в лоно христианской церкви». Сам же Гвискард посвятил себя исключительно делам Южной Италии.