Читать книгу "Искусство скуки - Алексей Синицын"

– Я хочу её. – Упрямо выговорил филолог в свои запылённые, уже довольно поистрепавшиеся кроссовки.

– Кого? Баронессу? – Удивился Феликс. – Она и так твоя!

– Да не ори ты. – Процедил студент, и огляделся вокруг, пытаясь определить, не слышал ли кто их. – Не баронессу. Феликс, моё желание – ваза. Я хочу вазу.

С минуту археолог смотрел на своего друга, как на человека явно не в себе, определённо тронувшегося умом. Тот упрямо водил ногой по песку.

– Тебе, что солнцем голову напекло? Перегрелся? Пойди в душ, охладись немного. Соображаешь, что ты несёшь?

– Значит, ты отказываешься платить по счёту? – Он всё также смотрел вниз на свою, живущую отдельной жизнью правую ногу.

– Послушай, псих! – Феликс с силой встряхнул его. – Мы так не договаривались. Ты требуешь от меня пойти на абсолютно бессмысленное преступление! Разве ты не знаешь, что все артефакты, найденные в целости и сохранности, должны быть переданы китайской стороне? – Он опять встряхнул студента. – Не знаешь?! Полтора десятка китайцев видели её своими раскосыми глазами! Да, они нас в порошок сотрут. А больше всех достанется, знаешь кому? – Феликс поднял его голову за подбородок, чтобы заглянуть в глаза. – Больше всех достанется твоей подружке Франсуазе, потому, что именно она несёт персональную ответственность за сохранность найденных ценностей. Одно дело, наспор поиметь холёную бабёнку, другое – подставить её, да ещё так, что неизвестно, чем всё это для неё закончится! Ты просто не знаешь китайцев, мой юный друг. Они расстреливают за случайный переход их государственной границы. Здесь, кстати, совсем рядом Монголия, может, хочешь проверить, правду я тебе говорю или нет?

– Если вазу нельзя вывести целёхонькой, то её нужно разбить, как будто это произошло случайно! Ну, всякое же бывает. А потом, во Франции её можно снова склеить. – Студент ухватил Феликса за руку, и теперь сам искал его взгляда.

– А свидетели? Я же говорю, китайцы устроят по этому поводу настоящее полицейское расследование! Вся экспедиция пойдёт прахом. Нет, я отказываюсь в этом участвовать. – Феликс брезгливо отдёрнул свою руку. – Слышишь, отказываюсь! Придумай, что-нибудь другое, и выбрось эту безумную идею из головы. Иначе, я сам всё расскажу профессору. Так и скажу: «Дорогой профессор Абенакр, Вы как в воду глядели. Я ходатайствовал перед Вами за сумасшедшего, способного принести экспедиции одни неприятности. Да, что там, просто одним махом погубить всё дело!».

Феликс зашагал прочь, соображая, что, может быть, стоит обо всём рассказать профессору прямо сейчас. Но, если так разобраться, какие у него доказательства преступных намерений его друга? Ваза пока что, слава Богу, цела, а сам филолог находится под покровительством мадам Де’Кергре. В её лице Феликсу никак не хотелось наживать себе врага. «Может она, о чём-то догадывается, и сама вправит мозги этому идиоту» – с надеждой подумал он, вспоминая её встревоженный взгляд, виденный им сегодня днём.

«Когда о чём-то хочешь поговорить приватно в пустыне, всегда нужно учитывать направление ветра».

Филолог вздрогнул от неожиданности. Он стоял один на ветру ссутулясь, запустив руки в карманы, и не заметил, как к нему сзади, бесшумно, сумеречной тенью приблизилась она.

Неужели она всё слышала? – Он сжался ещё сильнее. – Теперь вообще всё пропало, всё! Студент ожидал неминуемой заслуженной пощёчины, и это только для начала. А потом будут слова, слова, целый камнепад слов, острых, тяжёлых, беспощадно серых, сыплющихся на его вихрастую голову, которую, как ни закрывай, всё равно. Он ощутил, как жгучая, раскалённая лава позора начала неотвратимо, выжигая все внутренности разливаться по всему телу.

– А теперь посмотри. – Франсуаза лизнула языком подушечку своего указательного пальца, подержала его над головой. А затем, гипнотически медленно опуская палец, указала им точно на свой Шатёр, полог которого периодически откидывался предательским ветром. Филолог похолодел, благо, что в направлении указанном Франсуазой, кроме её шатра, на сотню километров, ничего больше не было. Хотя, нет, теперь он понял, что это совсем не так. Везде, повсюду, вокруг была Пустыня, которая всё слышала и всё сохраняла в себе, как сохранила и эту необыкновенную, сводящую его теперь с ума вазу…

Contrapunkt № 2

…У Марты завтра День Рождения. Ты помнишь Марту? Она жила в нашем доме на первом этаже. Прямо перед их окнами росла липа, одна на весь двор, трогательная и очень глупая. Ты должен её помнить, в смысле, не липу, а Марту – маленькую белокурую девчушку, с худыми, как спички ногами. Она была такой бойкой, что её принимали в свою компанию даже мальчишки – чистильщики обуви, а грузчики из овощного магазина на углу Ферамо, заговаривали с ней первыми (это редкая с их стороны благосклонность, уж поверь мне). Видишь, я пишу в прошедшем времени. Это потому, что с тех пор, как ты уехал, время, и в, самом деле, остановилось. «Любимая, мы в глубоком антициклоне, и время теперь отсчитывается по вертикали, по дыму, исходящему из труб, по тишине пустой комнаты, возводящей в куб…». Помнишь? Ты, видимо, уже тогда был хорошим поэтом – всё верно, так оно и вышло.

И липа больше не растёт, росла-росла, а теперь нет. И старая бабка Марты совсем не изменилась, всё так же на дому из под полы торгует эхом, но её никак не могут поймать за руку. Нас всех это очень забавляет. Полицейские регулярно приходят к ним, во главе с вечно потеющим участковым инспектором Маликом, всё стараются застать её врасплох. Но не тут-то было, у старухи шестое чувство! Некоторые считают, что она ведьма, но, думаю, это не так. Меня даже однажды пригласили быть понятой. Соседям с её этажа инспектор Малик давно уже не доверяет, считая, и не без основания, что они покрывают преступницу…

Так вот, я стояла в дверях, в старом фланелевом халате, который мне совсем не к лицу, и молча наблюдала, за тем, как они сначала перевернули вверх дном весь её древний чулан, пахнущий плесенью вперемешку с валерьянкой и мандрагорой, а потом заглядывали в старые сундуки, рылись в выцветшем полуистлевшем тряпье. Инспектор Малик даже специально ухал словно филин в глубокие фарфоровые вазы, и в вентиляционное отверстие, а затем приказал никому не дышать и сам, затаив дыхание прикладывал ухо и ладони к шершавым стенам, похожими на причудливый ландшафт далёкого необитаемого мира. Но, ни малейшего намёка на присутствие эха в доме так и не обнаружил. Полицейским пришлось уйти в очередной раз ни с чем, пообещав рано или поздно «вывести «старую чертовку на чистую воду». (Интересно, что будет делать старая чертовка на чистой воде?) А эхо у неё действительно превосходное – удивительно мягкое и долгое, как лето на Тенерифе, такого ещё поискать. Я знаю, где она его прячет, но никогда им не скажу.

А знаешь, ничего у нас в доме не меняется. Всё, с тех пор как ты уехал, замерло. Не поверишь, но наша консьержка Берта спит в своей будке сладким сном, и не просыпается уже шестой год, даже когда, примерно, раз в месяц на её столе, покрытом матовым оргстеклом, звонит монументальный домовой телефон. По мне, так он похож на маленький семейный некрополь. Я один раз, проходя мимо, взяла трубку вместо неё, но со мной, видимо, не захотели разговаривать. Я положила аккуратно трубку на место, чтобы не разбудить Берту, и поднялась по лестнице к себе наверх.