Читать книгу "Повелитель монгольского ветра - Игорь Воеводин"

Ночь, благодатная ночь, усмирила тяжелый день. Протяжно перекликались в Урге часовые, скрипели барабаны у храмов, молились за приближенных к Богдо-гэгену и попавших в застенок князей Пунцагдоржа, Цэцэн-ван Гомбусэрэна, Эрдэни-ван Намсрая и других ламы всех монастырей.

В степи к барону присоединился ожидавший его на камне филин. Птица села всаднику на руку, и они поскакали прочь, на север, и только конский топот да волчий вой висели над округой. Филин вздрагивал и распрямлял крылья, задевая плечо барона, когда конь делал слишком резкий прыжок, но не слетал.

Барон скакал в безмолвии и безвременье.

Ночь и воля – у него сегодня было все, что необходимо. Конь чуял препятствие, а филин – опасность за версту, и барон был не одинок. Вернее филина и коня друзей у него не было никогда.

20 апреля 1920 года, Николаевск-на-Амуре, Россия, полдень

– Эй, бикса, мать-перемать… когда ночевать пригласишь?! – Братишка-анархист в разорванной до пупа тельняшке без рукавов скинул наброшенный на плечи бушлат и картинно заиграл бицепсами.

Нина Лебедева-Свияшко, бывший начальник штаба у Лазо, а теперь – всей Красной армии в Николаевском округе, покосилась на его цепкую, ладную фигуру и мелькающую в прорехе татуировку – грудастую русалку, присевшую на якорь.

Позади матросика щерили пасти братки. Двое страхолюдных черкесов из уголовников – конвой Нины – положили руки на маузеры.

– Зачем же, товарищ, губы пачкать? – тихо, в упор глядя на братишку, спросила Нина. – Можно и обычным способом, вечерком зайди, научу… – И, окатив его пламенем черных глаз из-под густых ресниц, повернулась и пошла.

Цыганская шаль с кистями лежала на плечах Нины, и каблучки офицерских сапог звонко цокали по дощатому настилу тротуара. Под облегающей кожанкой бедра двигались, как две белуги. Матросик сглотнул враз пересохшим ртом. Толпа завизжала и засвистела.

– Помыть его, если придет, – через плечо уронила она охране, – да пусть доктор посмотрит…

Солнечный день заливал город, и дымы пожаров, поднимавшиеся со всех концов, пока еще не закрыли небо. Вой, плач да и выстрелы гремели как в бою – Красная армия под угрозой захвата города японцами ликвидировала господ, зажиточных обывателей и интеллигентов.

– Нина… Ниночка, Ниночка, вы ли это? Спасите! – закричала полная барыня средних лет, с которой рвали меховую горжетку двое красноармейцев.

Они приостановились, увидев начальника штаба.

– Ниночка, я же вас ребенком на коленях держала, Ниночка! – причитала барыня, в которой Нина с неприязнью узнала вдову генерала Глушко, с чьими дочерьми она училась в Читинской гимназии. Когда-то Глушко дружили домами с семьей опекавшего ее дяди, военного губернатора Забайкалья.

Нина молчала, и женщина в страхе заломила руки. Тишина повисла над тротуаром да из разграбляемой ювелирной лавки Гохмана высунулись полупьяные любопытствующие хари.

Женщина попробовала улыбнуться.

– Ниночка… – только и успела сказать она.

Начальник штаба в упор глянула на своего охранника и чуть заметно кивнула, сделав шаг в сторону, чтобы обойти вдовую генеральшу, но та с воплем бухнулась Нине в ноги. Солдаты схватили барыню за плечи и поволокли в подворотню, туда же шагнул понявший сигнал конвоир, вытаскивая кинжал.

А Нина продолжила свой путь на заседание штаба армии. На повестке дня стояли чрезвычайные вопросы.

18 июля 1896 года, Чита, Россия

«У жителей устья Унды имеются нередко стада коров в сто и более голов, по нескольку сот овец и косяки по нескольку десятков кобылиц, тогда как в средней и верхней части Унды самый зажиточный казак редко имеет 30–40 голов скота, 20–25 голов табуна, 50—100 овец, обыкновенная же норма 5—15 коров и лошадей и немного больше овец»[7].

8 апреля 1921 года, Урга, Монголия

– Господин барон, господин барон, да проснитесь же! – Полковник Еремеев, дежурный комендант, будил Унгерна. – Ваше высокопревосходительство!

Наконец Унгерн пришел в себя и вскочил. Было утро, через откинутую кошму доносились голоса и запах готовящейся баранины.

Барон скривился, почуяв сладковатый дух. Хлеб в войске давно кончился, ели одно мясо, и уже бывали случаи выпадения прямой кишки.

– Ваше превосходительство! – зашептал ему в ухо Еремеев, от волнения опустив приставку «высоко». – Есть сведения, что в бурятском батальоне сегодня казни намечаются…

– Кого?! – враз пришел в чувство Унгерн.

– Пленных китайцев, – одними губами прошептал полковник.

Через полминуты они оба, без конвоя, верхом неслись на сопки, где стоял батальон. Но уже издали поняли, что опоздали, услышав пулеметный лай.

…Несколько десятков пленных китайских солдат лежали перед строем. Пулемет еще дымился. Буряты, сломав строй, гомонили.

Унгерн резко осадил коня. Тот взвился на дыбы и оскалил пасть, роняя пену и кося диким глазом.

– Кто?! – белыми губами прошептал барон. – Кто?! – перешел он на крик.

К барону подбежал маленький монгол, замкоман дира.

– Жуйч… Жуйч… – все, что он мог пролепетать.

Жуйч, временный командир бурят, приставший к армии в Даурии, не внушал особого доверия. Было в нем что-то склизкое, показушное. Да и во время боев он то и дело сказывался больным. Унгерн поставил его на батальон только потому, что других грамотных под рукой не оказалось.

Жуйч лично, сев за пулемет, расстрелял китайцев, объявив батальону, что это приказ барона, и скрылся верхом сразу после казни, забыв на земле доху.

Шубу обыскивали, что-то захрустело в подкладке. Ее вскрыли и барону молча подали бумагу.

Это было удостоверение агента Чека…

Спешившийся барон обводил глазами лица бурят. Те опускали глаза.

– Бачка… барон… – пролепетал замкомандира.

Унгерн вскинул свой ташур, чтобы разбить голову монголу, но вовремя опомнился и опустил палку.

– Убитых похоронить с воинскими почестями, – выдавил он, повернулся и пошел прочь. За ним, также пеший, следовал полковник Еремеев, ведя на поводу коней.

Буряты провожали их взглядами.

20 апреля 1920 года, Николаевск-на-Амуре, Россия, 2 часа пополудни

– А я говорю, товарищ, что революция не потерпит смутьянов и саботажников! – Жуйч, уполномоченный хабаровской Чека, командовал особым отрядом. – Или с нами, или против нас! Так-то, товарищ…

Яков Тряпицын, командующий округом, обвел взглядом собравшихся. Умеренных почти не было, большинство высказывалось за месть жителям, отказавшимся вступить в красноармейцы. Лишь забайкальский полк из зажиточных казаков-караульцев и его командир Пичугин выступили против.