Читать книгу "Красная камелия в снегу - Владимир Матлин"

— Ты считаешь это антисоветским заявлением?

— Не я, а они, следователи. Ты сам-то понимаешь, про что твоя сказочка…

— Подожди, подожди… — Володя закашлялся, потом с трудом перевел дыхание. — Верховный суд посчитал, что в моих словах не было ничего антисоветского, и реабилитировал меня. А ты, выходит, судишь строже Верховного суда?

— Я не сужу, я не судья. Но твои слова тогда поставили всех нас под удар — и тебя, и всех остальных.

Володя побледнел еще больше, на лбу выступили капли пота. Он старался держать себя в руках.

— Я что-то не пойму. Для чего ты пришел: покаяться, что донес на друзей, или меня обличать? По-твоему выходит, это я виноват во всем: что Анохин погиб, что Таня в психбольнице… Моя вина, да?

— Спокойнее. Я не говорю, что это твоя вина. Если бы не мой отец, то ничего бы, может быть, не случилось. Но согласись, что и ты должен был быть осторожнее. Я понимаю: восемнадцать лет, пацан еще, и выпил к тому же… Но все-таки в той обстановке рассказывать такие истории…

Володя опять закашлялся и некоторое время не мог сказать ни слова. А когда отдышался, хрипло проговорил:

— Вот что, Юра. Ничего ты не понял. И боюсь, не поймешь. Ты и в другой раз сделаешь то же самое: донесешь, предашь, подставишь… На таких, как ты, вся система доносов и держится. Мне с тобой не о чем говорить. Уходи.

Лето 1957 года Володя провел с матерью в деревне на Волге, в Горьковской области. Дарья Алексеевна сама была родом из этих мест, и там у нее еще жили дальние родственники, потомки городецких старообрядцев. Она не без оснований считала, что Володе нужно отдохнуть на свежем воздухе и поесть здоровой деревенской пищи. Надо сказать, с воздухом дело и правда обстояло хорошо, а вот что касается пищи… Деревенские жители питались в основном тем, что привозили из города, причем ездить приходилось далеко — в Горький, поскольку в ближайших городах, Балахне и Городце, магазины стояли пустые. Да и в самом Горьком изобилия не наблюдалось… Правда, картошка, огурцы и тыква были свои, и удавалось доставать молоко.

В общем, все лето Володя питался простой деревенской пищей, купался в Волге, читал и спал. Сверстников его в деревне не было: парни после военной службы домой не возвращались, старались пристроиться в городах, и девушки вслед за ними уходили из родной деревни на работу в промышленные города: в Правдинск, Дзержинск или Иваново. В деревне оставались одни старики.

Второй год обучения в университете пришелся на зиму 1957–1958 годов. Володя опять много занимался, хорошо сдавал зачеты, делал доклады для научного общества. Но в отличие от предыдущего года у него появились знакомые, с которыми он охотно виделся и проводил свободное от учебы время. Знакомые эти были не с его курса и вообще не из университета. Старше Володи, образованные люди, многие из них успели посидеть в сталинских лагерях.

С большинством он познакомился в курилке библиотеки имени Ленина. Эта курилка была, по сути, клубом свободно мыслящих интеллигентов. В атмосфере хрущевской оттепели, наступившей следом за сталинским террором, люди «оттаяли» настолько, что стали более или менее свободно обсуждать проблемы политической и общественной жизни. Критика недостатков велась, как правило, с позиций «правильного», или «чистого» марксизма-ленинизма. Однако находились в курилке и вовсе оголтелые вольнодумцы, которые заговаривали о многопартийных выборах и экономической свободе. От таких разговоров у Володи мороз пробегал по коже… Но первым чувством, охватившим его в этот период, было удивление: оказывается, вопросы, над которыми он мучительно размышлял еще в школе, а потом на лагерных нарах, а потом в деревне на Волге, — все эти вопросы волновали и других людей. Причем некоторые предлагали такие ответы, которые Володе и не снились. Например, один сухопарый очкарик говорил, что корень проблем советского сельского хозяйства заключается в нежизнеспособности колхозного строя, и никакой кукурузой здесь не поможешь. Володя разговорился с ним, рассказал ему о своих летних впечатлениях.

— Вот я и говорю, — закивал головой очкарик, — у людей нет никакой заинтересованности в результатах труда. Они и разбегаются.

Звали его Валерий Андреевич, и был он кандидатом физико-математических наук. Вообще среди людей, обсуждавших в курилке общественно-политические и экономические проблемы, как заметил Володя, преобладали специалисты точных и естественных наук.

В библиотеку Володя отправлялся пешком из университета, сразу после занятий, наскоро перекусив чем-нибудь прихваченным из дома (в университетской столовке давали нечто совершенно несъедобное). В читальном зале он часа два-три занимался, а потом шел в курилку, где проводил еще не меньше часа, так что домой попадал вечером, часам к семи. Дарья Алексеевна была обычно дома и ждала его с ужином.

Однажды зимним вечером, когда они только сели за стол, Дарья Алексеевна сообщила новость:

— Я встретила на улице Лидию Викентьевну, она сказала, что Таня дома. И чувствует себя неплохо, то есть вполне…

Володя поднял голову от тарелки. Лидия Викентьевна была матерью Тани Лефтининой, той несчастной девушки, у которой после суда началось психическое расстройство. Выйдя из лагеря, она дважды попадала в больницу.

Он спросил:

— Что значит «вполне»?

— Ну, Лидия говорит, что поведение нормальное, ко всему проявляет интерес, во всем помогает. Характер, конечно, изменился. Помнишь, какая веселая была, хохотушка… Теперь, Лидия говорит, все больше молчит, думает о чем-то…

— Нам всем есть о чем подумать, — заметил Володя.

Дарья Алексеевна наклонилась к нему через стол:

— Сынок, тебе бы хорошо зайти к ним, проведать Таню. Вы ведь с детства знакомы. А, сынок?

Лефтинины жили в соседнем доме, двор был общий, так что Лидия Викентьевна и Дарья Алексеевна вместе гуляли с детскими колясками, а потом сидели рядом на лавочке, пока их малыши играли в песочнице. Володя действительно помнил Таню столько же, сколько себя. До войны у Володи был отец, военный летчик, командир Красной армии. У Тани тоже был папа, но он находился в длительной полярной экспедиции, откуда невозможно было писать письма. Так объясняла Тане мама. Он отправился в экспедицию, когда Тане было четыре года, но когда-нибудь он вернется, и все узнают о нем как о герое, как о Папанине-Кренкеле-Ширшове-Федорове. Когда Володя стал старше, он догадался, что это за «экспедиция», но с Таней они на эту тему никогда не говорили. Впрочем, в ее судебном деле было официально отмечено, что отец осужден по 58-й статье как вредитель и иностранный шпион…

Что Таня влюблена в Володю, обе мамы понимали — годам к шестнадцати это стало заметно. А как он относится к Тане, понять было трудней.

— Мальчики душевно созревают позднее девочек, я это наблюдаю в школе постоянно, — говорила Дарья Алексеевна, как бы успокаивая Лидию Викентьевну. — А Володя к тому же такой скрытный…

Как все матери на свете, они умиленно смотрели на детей и строили планы, которые, как это хорошо известно, никогда не сбываются…