Читать книгу "Принцип Полины - Дидье ван Ковелер"

Я порадовался за железнодорожника. Она так пылко, почти воинственно произносила слово «спутник» – в ее возрасте было в этом что-то трогательное. Без всякого перехода она спросила меня, что в точности Полина сказала мне о Максиме. Я сжато, равнодушным тоном изложил имеющуюся у меня информацию.

– Что ж… Они были вместе, но он порвал с ней, когда сел, потому что думает, что она заслуживает лучшего. – Протирая тряпкой запотевшее ветровое стекло, она внесла ясность: – Он сидит за свою верность. Понятно? Зарубите это себе на носу. Все чушь, в чем его обвиняют, он не болтал лишнего и не предал президента. Он замечательный человек, Максим. Я знаю его с детства, он играл в футбол с моим сыном. Часто бывал у нас дома, потому что у него… Ну да ладно. Я бы не сказала, что он такой уж читатель, но в вашу книгу просто влюбился. Из кожи вон лез, чтобы убедить жюри. Максим вручит вам награду. Вообще-то он узнал в главном герое себя. Вы уж постарайтесь быть на высоте, он многого ждет от вас.

Я воздержался от комментариев. Мои пальцы в кармане машинально поглаживали шелковый трофей, который я должен был вручить ему, – но в данном случае это была скорее памятка, чем награда. Чтобы скрыть смятение, я сосредоточился на криминалистическом досье счастливого избранника:

– Вы сказали «президент»… вы имеете в виду Франсуа Миттерана?

– Нет, Робера Сонназа, – поправила она таким тоном, будто это всем известно. – Президента Генерального совета.

Следя глазами за движением «дворников», чтобы хоть изредка видеть дорогу, она отчеканила голосом пиарщика-агитатора:

– Герой Сопротивления, оплот Лондонского радио, аристократ голлизма, колосс: он у руля уже двадцать лет. Это он сделал департамент таким, какой он ныне. Без него не было бы ни местной промышленности, ни независимой торговли, ни культурной политики. Даже для моей передвижной библиотеки он путем голосования добился субсидии. Но сейчас все ополчились на него, всякий норовит его ошельмовать. Как будто политика – дело мальчиков из церковного хора! Следовательша с него глаз не спускает – эта стервоза поклялась его изничтожить, чтобы заработать репутацию. И вот под предлогом банального сведения счетов она взъелась на Максима – тот был шофером и телохранителем президента. Его доверенным лицом.

Старушка бросила на пол насквозь промокшую тряпку и, вытирая ветровое стекло рукой, совсем разошлась:

– Она обещала прекратить дело, если он признается, что передавал конверты со взятками. И зачислял сомнительные пожертвования на счет президента.

Я на минуту отвлекся от мыслей о голых ягодицах Полины, ожидавших моего возвращения под столом, где я подписывал книги, и сделал вид, будто интересуюсь местной политикой.

– И… это правда?

– Конечно, правда! – взвилась она. – А как, по-вашему, финансируются административно-территориальные единицы? Вы думаете, технократы из Парижа щелкнут пальцами – и субсидии упадут с неба? Думаете, инвесторов пруд пруди, а предприятия создаются святым духом? Наши налоги не выросли за последние пять лет, представьте себе. Пять лет! Все доходы от казино, льгот в обход закона и тендеров на строительство. Это и есть система Сонназа! Вы можете предложить что-нибудь получше?

Я не стал говорить, что сам голосую за экологистов.

Метров через сто она длинно вздохнула и продолжила – мягче, – когда мы переезжали железную дорогу:

– Ему пришлось выбирать между доносом и судом, и он предпочел обвинение. А теперь хочет защитить от всего этого Полину. Он ее безумно любит и жертвует собой ради нее. Вот такой он. Я им восхищаюсь, но мне жаль ее.

Красивая была пара.

Последнюю фразу старушка произнесла с укоризной, покосилась на меня, и машина вильнула в сторону. Пока она выравнивала ее, четко и хладнокровно, под отчаянное мигание фар встречного грузовика, я сказал себе, что от нее не укрылся мой интерес к Полине и она хочет напомнить мне о сопутствующих обстоятельствах. Это ведь телохранитель президента выбрал меня лауреатом, и меня просят держаться подальше от его возлюбленной.

Возможно, моя литературная премия была всего лишь предлогом. Ее Максим узнал себя в моем герое, и она вызвала меня, чтобы я замолвил перед ним словцо за Полину, – с целью вновь свести эту парочку. Мотивации двух женщин в таком случае были схожи, хотя способы выражения разнились изрядно. Я не мог не задаться вопросом, насколько они заодно. Знала ли хозяйка магазина о трусиках, пребывавших транзитом в моем кармане? По этой ли причине она сказала: «Вы их последний шанс»? Моя роль передаточного звена внезапно представилась мне следствием ее своднических усилий. Непосредственность девушки, так меня взволновавшая, была, возможно, частью их общего плана. Я спросил для очистки совести:

– А Полину вы давно знаете?

– Максим привел ее к нам в девяносто первом. Она столько для него сделала. С ней он узнал, что такое истинные ценности. Она работает продавщицей в парфюмерном отделе «Галери Лафайет» в Гренобле, чтобы платить за учебу. Это простые люди, знаете ли. Они заслуживают счастья.

Это было сказано непререкаемым тоном: меня призывали к порядку. Скрестив пальцы на коробке с книгами, я ответил: счастье… знать бы еще, что это такое. Она замолчала на добрые две минуты, уткнувшись взглядом в бампер машины впереди.

На выезде из городка, на длинном прямом шоссе, где строились пакгаузы, она выключила вентиляцию и тихо проговорила:

– Максим упрям, но сердце у него золотое. Попробуйте просто поговорить с ним как мужчина с мужчиной, скажите, что нашли Полину в ужасном состоянии, что она выплакала все глаза.

Пожалуй, мне следовало намекнуть узнику не на слезы, а на другие… эманации, ну да ладно, в психологическом плане стратегия мадам Вуазен была не лишена смысла. Я заверил, что постараюсь изо всех сил.

– Спасибо. Мы приехали, подождите меня. Она припарковалась на краю пустыря, окруженного прожекторами. Стоявшее за ним здание тюрьмы заслоняло горизонт. Высокие стены, колючая проволока, сторожевые вышки. Мадам Вуазен включила аварийные огни, взяла под мышку мою коробку с подписанными книгами и побежала под снегом звонить в дверь женского отделения.

Мотор она не заглушила, и я включил авторадио. Ведущий региональной радиостанции сообщал об усилении снегопада и значительных задержках поездов на всех железнодорожных направлениях. Я представил себе, как высажусь на Лионском вокзале в три часа ночи, – ни метро, ни автобусов, придется брать такси, чтобы добраться до Клиши. На меня накатила тоска. Моя квартирка под крышей, пустая, неотапливаемая. Неоплаченные счета, задолженность по квартплате, продажи не растут, издатель никак не подписывает контракт на мой новый роман, а я между тем уже написал и перечеркнул восемьсот страниц. Сошествие в окопный ад Первой мировой в Лотарингии по дневникам моего прадеда. Во исполнение клятвы, данной умирающей матери…

Я достал из кармана трусики в горошек – классическая модель с минимальными вырезами, не бог весть какая соблазнительная, – и уткнулся в них носом. Захлебнулся запахом, в котором не было ничего интимного (я узнал «Яблочную свежесть» от Кажолин – мы пользовались одним и тем же кондиционером), и сказал себе, что жизнь моя ни к черту не годится. Что я могу дать, на что надеяться, за что бороться? Я бы тоже пожертвовал собой ради какой-нибудь Полины – но надо еще, чтобы меня любили, как этого почетного громилу, перед которым мне предстояло выступить в роли Голубых касок[4]с постельным уклоном.