Читать книгу "Глаза Клеопатры - Наталья Миронова"

Никита знал, что у Маклакова множество взрослых детей и внуков. Все они были плотно пристроены в кино, на телевидении, на эстраде, в ресторанном бизнесе.

— А почему ты Нестерова, если он Маклаков?

— Когда я пошла в школу, мама записала меня под своей фамилией. По ней я и паспорт получала. Она своих родителей не знает, фамилию ей в детдоме дали, но я решила, что быть Нестеровой — ничуть не хуже, чем Маклаковой. А пожалуй, что и лучше. У меня в однофамильцах великий художник, великий летчик. Поди, плохо.

— Выходит, ты выпала из гнезда?

— Выходит, так. Я предпочитаю ни от кого не зависеть. Тем более от болярина, — отрезала Нина.

Никите хотелось спросить: «А отчего умерла твоя мама?», но он понимал, что было бы бессовестно расспрашивать ее о прошлом. Они шли чудесной лесной дорогой. Прошлогодние сосновые иголки расстилались под ногами упругим рыжим ковром. Пятнистые, красноватые стволы сосен источали целебную смолу, а их ажурная тень кружевом ложилась на ее лицо. В воздухе с каждым шагом все сильнее ощущался запах моря. Кузя то и дело отбегал, чтобы обнюхать ближайшие кустики и справить свои маленькие собачьи делишки, но тут же возвращался к хозяйке. И все же Никита, искоса поглядывая на Нину, чувствовал: она совершенно иначе, чем он, воспринимает все, что видит вокруг. А может, и просто не замечает…

Он был прав: в эту минуту у нее перед глазами вспыхнуло воспоминание о последней встрече с отцом. Это было давно, двенадцать лет назад, но Нина до сих пор помнила все так, словно встреча случилась вчера. Ей было шестнадцать, она умирала с голоду, но ни за что не пришла бы к нему о чем-то просить для себя.

Ее отец жил в знаменитом Доме на набережной, описанном в блистательной повести Юрия Трифонова. Квартиру в этом доме Маклаков получил когда-то по личному распоряжению Сталина. Нину не хотели впускать, но она настояла. Человек, которого она давно уже даже мысленно не называла отцом, а уж тем более папой, встретил ее у порога и в комнаты не пригласил.

— Мама умерла, — сказала ему Нина. — Мне нужны деньги на похороны.

— Ну а при чем здесь я? — спросил он дребезжащим старческим тенорком. — Наши пути разошлись. Да и откуда мне взять денег? Ты же знаешь, какие нынче времена.

— Знаю. Потому и прошу, — отрезала Нина. — И не говори мне, что у тебя денег нет. Ты не миллионер, ты мультимиллионер! Ты коллекционируешь бриллианты! У тебя нет денег? Продай какую-нибудь цацку, и будут деньги.

Болярин сильно поморщился:

— Ты сама не понимаешь, что говоришь. Это невозможно. Сейчас такое время, что настоящую цену никто не даст.

— Мама так неудачно умерла… Как раз сейчас. Я хочу похоронить ее по-человечески. Ничего, потом попросишь в Литфонде, тебе возместят.

Нина знала, что, несмотря на все свое богатство, он не стеснялся ежегодно просить в Литфонде вспомоществование, приговаривая: «Почему же и не взять, когда можно взять?»

— Сколько тебе нужно? — спросил он сухо.

— Пятьсот долларов.

— Но это же грабеж! — возмутился «классик».

— Это самый скромный минимум, — парировала Нина.

— А нельзя ли… за казенный счет?

— Если ты не дашь мне денег, — пригрозила она, — я обращусь в газеты.

Маклаков еще долго препирался, юлил, плакался на бедность, но Нина была непреклонна.

— Стой тут, — бросил он ей наконец и ушел, а Нина так и осталась стоять в огромном, запомнившемся ей с детства коридоре, по которому она, маленькая, каталась на трехколесном велосипеде.

Маклаков вернулся и протянул ей четыреста долларов.

— Больше у меня нет.

— Ничего, — безжалостно проговорила Нина, — остальное отдай рублями. И запомни, — добавила она, увидев, как его перекосило, — в саванах карманов нет.

Он отшатнулся от нее в ужасе, молча ушел и вернулся с недостающей суммой в рублях.

Нина так же молча взяла деньги и, не поблагодарив, вышла. Маклаков не спросил, от чего его бывшая жена умерла в тридцать восемь лет, не спросил, как живет сама Нина, не нужно ли ей чего. Она ушла. Это была их последняя встреча.

Никита осторожно тронул ее за локоть и вывел из задумчивости.

— Ты была где-то далеко.

— Да, — кивнула Нина. — Извини.

Они вышли на пляж. Никита предложил обосноваться в дюнах, не ходить к самой воде, где было много народу.

— Они и от ветра защищают, — добавил он.

Нина достала из сумки и расстелила на песке покрывало, вынула надувную подушечку, полотенце, еще какие-то женские мелочи. Сбросив сарафанчик, она оказалась в цельном купальнике без бретелек, тоже державшемся на ней каким-то чудом.

— А почему не бикини? — спросил Никита.

Еще вчера ночью его поразила ее крайняя худоба. Когда он снял с нее сарафан, можно было пересчитать все ребра. Сейчас, на ярком солнце, эта костлявость стала еще заметнее. Лопатки, похожие на голубиные крылышки, глубокие впадины у ключиц… Он подумал, что она стесняется.

— Ты могла бы быть манекенщицей. — Никита надеялся, что это прозвучит как комплимент.

Тревожился он напрасно. Нина ничуть не стеснялась.

— Стиль Дахау, — усмехнулась она, перехватив его взгляд. — Нет, в манекенщицы я не гожусь, ростом не вышла. Я среди манекенщиц хожу как в лесу. Кстати, манекенщицы нынче тоже пошли… не с креста снятые. В общем, неважно, главное, мне больше нравится моя работа. Бикини у меня есть, только я хочу, чтобы сначала спина загорела. Чтоб белой полоски не осталось.

— Тут есть «голый пляж», хочешь? Можно загорать вообще без всего.

— Нет, — поморщилась Нина, — это похоже на баню. Мне и здесь хорошо.

— А ты не сгоришь? Это только кажется, что солнце не припекает. Тут можно сгореть за милую душу.

— У меня есть крем от ожогов.

— Давай я помогу.

Никита забрал у нее флакон и начал втирать жидкий крем ей в плечи. У нее была очень нежная, очень белая кожа, изредка встречающаяся у брюнеток. Медленно нанося крем ей на спину, он думал о том, что будет ночью. Этой ночью он не будет спешить, как вчера, он будет ласкать ее долго, томительно долго, но добьется, чтобы она ответила. Чтобы она тоже почувствовала…

Нина оглянулась через плечо.

— По-моему, уже хватит.

— Вот тут еще чуть-чуть. — Никита не удержался и поцеловал прелестную ложбинку на пояснице, а потом провел по ней ладонью. — Руки тоже надо натереть. И ноги. И спереди…

— Я сама.

— Нет, позволь мне.

— Я сама, — повторила Нина и отняла у него флакон.

Он следил, как она намазывает кремом голени, узкие стройные бедра, тонкие, хрупкие руки… Нет, вдруг подумал Никита, хрупкости в ней нет. Она выглядит бледной и изможденной, но под этой белой кожей, под изящно удлиненными мышцами угадывается сталь. И удивительно, как при такой худобе все ее женские округлости на месте. Конечно, все это маленькое, но плотно и как-то на редкость аккуратно упакованное под тонкой белой кожей.